стояли доверху груженные телеги, дымили костры, вокруг которых сгрудились старики, женщины и дети. Они покорно ждали свободных поездов. Печальными глазами провожали ползущие мимо них до отказа забитые составы.

Дымя трубами, проходили бронепоезда «Борец за свободу» и «Победа», сзади, огрызаясь редкими залпами, двигались стальные громады «Истребителя» и «Коммуниста». В центре колонны находился штабной поезд командарма. Он решил разделить участь своей гибнущей армии. Михаил Карлович глядел из окна вагона на белую степь, до самого горизонта запруженную всадниками, машинами, орудиями. Неслышно подошла сзади Лида, с добрым участием молча положила руку на плечо мужа... Подрагивая на стыках, поезд подходил к Моздоку. Вокзальная площадь гудела тысячами голосов. Левандовский спрыгнул с подножки вагона на стылую землю и направился к вокзалу. В дверях столкнулся с начальником штаба Пересветом.

— А я к вам, Михаил Карлович. Только что из штаба фронта сообщили — из 12-й армии в наше распоряжение направлен полк имени Ленина.

— Поздновато! — с сожалением произнес командарм. — Он бы очень пригодился под Георгиевском. Но все равно попробуем с его помощью остановить деникинцев и привести в порядок свои части. Прикажите, Борис Иванович, освободить главный путь, чтобы принять прибывающий полк, и пригласите ко мне начдивов.

Командарм намеревался у Моздока задержать врага. Когда командиры собрались в штабном вагоне, Левандовский окинул взглядом уставшие лица своих боевых товарищей.

— Противник угрожает нашему флангу и тылу, — начал он, разворачивая на столе карту. — По всему видно, что деникинцы пытаются отрезать нам путь. 1-й стрелковой дивизии, больше других сохранившей организованность, приказываю прикрыть железную дорогу и обеспечить отход армии к Кизляру. Ленинский полк и конная бригада Кочубея будут сдерживать натиск главных сил противника. В это время начдивы Проников, Науменко и Кочергин приведут свои части в порядок и организуют оборону.

Командарм все еще надеялся удержать в своих руках оставшуюся часть Терской области, включая Грозный, Владикавказ и станицы Сунженской линии. Заняв позиции, Ленинский полк и конники Кочубея успешно отбивали все атаки противника. Ожесточенный бой не затихал ни на минуту, то на одном, то на другом участке вспыхивали рукопашные схватки. На третий день деникинцы подтянули тяжелую артиллерию и открыли массированный огонь, но как только белые поднимались в атаку, на них обрушивалась стена огня. Трое суток полк сдерживал целый корпус генерала Покровского, но, к сожалению, этого времени оказалось недостаточно, чтобы привести в порядок деморализованные части.

Остатки 11-й армии неумолимо откатывались к степному Кизляру, последнему крохотному островку Советской власти на Северном Кавказе. Однако все попытки деникинцев окружить и уничтожить армию ни к чему не привели. Умело маневрируя бронепоездами и конной бригадой Ивана Кочубея, Левандовский прокладывал путь на восток. Впереди показался Кизляр.

Тихий, невзрачный городок захлестнул невиданный людской поток. Вечером 4 февраля сюда прибыл и командарм Левандовский. В полутемном здании вокзала собрались заместитель командующего армией И. Федько, член Реввоенсовета С. Одарюк, начальник штаба Б. Пересвет, начдивы и комиссары. Здесь же присутствовал начальник 1-й стрелковой дивизии 12-й армии М. Мейер. Полки этой дивизии прикрывали подступы к Кизляру.

Михаилу Карловичу нездоровилось, бросало то в жар, то в холод, и он никак не мог согреться, зябко кутался в широкую бурку. Усилием воли командарм старался преодолеть появившуюся слабость, но крепкое, сильное тело на этот раз не слушалось его. Командующий армией дал высказаться каждому. Мнения разделились. Одни предлагали возвести вокруг Кизляра оборонительные сооружения и драться до последнего, рассчитывая на помощь из Астрахани. Другие высказывали мысль, что следует без задержки идти к берегам Волги. Все смотрели на Левандовского, ждали его слова.

— Город забит тифозными больными, продовольствия осталось всего на два дня, когда подвезут — неизвестно, сейчас все зависит от Михаила Георгиевича. Если он со своей свежей, почти не бывавшей в боях дивизией отразит натиск противника, задержит его хотя бы на несколько дней, то оборона Кизляра имеет смысл. Самим нам город не удержать.

Все командиры и комиссары повернулись в сторону Мейера. Не выдержав пристального взгляда, начдив опустил глаза:

— Я не уверен, что части моей дивизии выдержат натиск превосходящих сил неприятеля.

Оставался один-единственный путь — в лютую январскую стужу, без воды и пищи, без ночлега и возможности хоть где-нибудь отдохнуть и обогреться идти к Астрахани.

Последнюю перед дальним походом ночь Левандовский провел в штабном вагоне. Он с трудом поднялся по ступенькам, держась за стену, прошел к себе в салон. Увидев мужа в таком состоянии, Лидия всполошилась, приложила руку к пылающему лбу и безошибочно определила:

— Ты болен, Михаил? Тебе надо лечь в постель.

— Какая постель, моя дорогая? Завтра уходим на Астрахань. Возьми с собой только самое необходимое, а про болезнь мою никому ни слова.

— Конечно, конечно, Миша! Ложись, я согрею тебе чаю.

Утром сквозь задернутую занавеску проглянул робкий луч света. Командующий с трудом поднялся на ноги, подошел к окну, раздвинул шторки. Над стылой степью занимался ясный, морозный солнечный день. Ослепительно сверкали кристаллы белого, свежевыпавшего снега. Бесшумно вошел адъютант:

— Товарищ командующий! Ночью дивизия Мейера ушла из города.

Левандовский молча глядел вдаль. Впереди лежала сухая, безлюдная, неумолимая, как смерть, прикаспийская пустыня, сзади — сильный беспощадный враг. Он был совсем близко, со стороны Старого Терека уже доносился грохот орудий — то, до конца выполняя свой долг, отчаянно дрались с деникинцами неустрашимые кочубеевцы.

— Передайте Пересвету: пусть подготовит приказ об отходе на Астрахань. Все бронепоезда взорвать, машины и тяжелые орудия уничтожить, все ценное имущество сжечь.

Командарм подписал приказ со спокойной совестью. 11-я армия до конца выполнила свой долг. Даже враги отмечали ее мужество. В своей книге «Очерки русской смуты» генерал Деникин писал: «Воинский дух ее, невзирая на отсутствие непосредственного управления центра... был неизмеримо выше, чем в других красных армиях. Справиться с ней нам было труднее, чем с другими. Борьба с ней стоила нам больших потерь. И не раз, разбитая, казалось бы, до основания, она возрождалась вновь и вновь, давая твердый отпор».

Выступая на заседании Кубанской рады, Деникин говорил, что в борьбе с 11-й армией только убитыми он потерял 30 тысяч человек. По его словам, корниловские и марковские офицерские полки, имевшие по 5 тысяч человек, выходили из боя, имея в своем составе по 200–500 штыков.

...По степи двигалась разбитая, но не сломленная духом армия. Бойцы предпочли лучше умереть во время трудного перехода, чем сдаться на милость врагу. Командарм с болью в сердце глядел на нескончаемый поток красноармейцев, одетых в потрепанные