Но с Габи такого не могло случится, убеждала она себя, потому что она прекрасно знала, во что ввязывается. И сам Алим говорил, что она не будет пустынной любовницей. Алим был объектом ее фантазий с первой же встречи; но теперь эти фантазии смогут воплотиться в реальность.

А что потом?

Об этом она сейчас думать не могла. Она собиралась согласиться.

Для того чтобы принять решение, не нужно было много дней на раздумья — всего несколько часов. И теперь, когда решение было принято, ее сердце наполнила надежда.

Она увидела, что словно в ответ на это решение открылись двери приватного лифта, и из него вышел Алим. У нее немедленно сжалось сердце.

Он был чисто выбрит и безупречно одет. Но он не стал игнорировать Флер, как раньше; вместо этого он остановился и обменялся с ней несколькими словами. Разговор выглядел напряженным.

Так и было.

— Я пыталась его остановить, Алим, — сказала Флер, — но мы оба знаем, что мои слова мало на что влияют.

Алим невесело рассмеялся. Он только что разговаривал по телефону со своей матерью, умоляя ее попытаться заставить Омана передумать, но она ответила практически то же самое.

— У тебя куда больше влияния, чем кажется, — сказал он. — Ты просто не хочешь с ним спорить.

— Тогда сам попытайся! — сказала Флер. Ее голос звучал устало.

Он приложит все усилия.

Алим уважал титул отца, но его носителя — не всегда. Однако Оман был правителем страны, и его слово было законом.

Алим пытался убедить себя, что, хотя диктат и был объявлен, это не значит, что все должно измениться. Ему придется взять на себя больше обязанностей, но работу можно продолжать и из Рима.

А потом он увидел Габи в фойе, одетую в тот же ужасный костюм; но теперь, когда она побывала в его постели, она выглядела еще прекраснее, чем раньше; и он понял, что все изменилось. Последствия диктата стали реальными.

Дело было не только в сексе; он больше не мог позволить себе интимных разговоров, не мог работать рядом с женщиной, о которой думал с желанием.

И что, наверное, важнее — он не мог надеяться соблюсти правила диктата, если Габи будет рядом.

Он мог только надеяться, что она все еще была так же сердита на него, как утром, так что не придется обсуждать перемену решения. Сейчас он не мог думать о далеком будущем; только о следующих минутах. Не встречая взгляд Габи, он пересек фойе; он хотел выйти наружу, пройтись по улицам Рима.

Но достигнув бронзовых дверей, он передумал. Алим не был склонен по своей природе избегать проблем. Развернувшись, он подошел к Габи; и когда увидел ее улыбку, то понял, что она готова была согласиться на его утреннее предложение.

Он видел, как эта улыбка угасает по мере того, как он подходит ближе.

— Мое предложение… — сказал он и осекся. Он был прав, когда сказал, что они не смогут работать вместе, но не спать друг с другом.

— Да?

Он не мог сейчас рассказывать про диктат, но остаться с ней наедине было невозможно. Он вспомнил Габи в своей постели сегодня утром, то, как она завернулась в простыни, когда он попытался объяснить ей правила о пустынных любовницах. Она назвала их «средневековыми».

Проще будет закончить все сейчас. Это необходимо.

Он чувствовал легкий апельсиновый запах ее шампуня и видел, как слегка припухли ее губы — напоминание о жарких поцелуях прошлой ночи.

Он подумал о том, какой она тогда была, готовая для него, и как они все еще могли бы заняться любовью. Их тела чувствовали друг друга, словно настроенные друг на друга, жаждущие того, что с сегодняшнего утра было им запрещено.

Наконец он сказал, лишая их всякой надежды:

— Это предложение отозвано.

Вся краска отлила от лица Габи. Она быстро заморгала. А Алим ничего не мог сделать, чтобы ее утешить.

— Я понимаю, — сказала Габи, хотя и не понимала. Она едва успела принять надежду, едва признала возможность краткого удовольствия — а теперь ее всего этого лишили.

Алим забрал все обратно.

Конечно, она знала, что однажды он причинит ей боль, но после того, как он вел себя с ней этим утром, Габи не думала, что больно ей станет уже сегодня. Она даже не могла спросить почему или потребовать объяснений, потому что все ее силы уходили на то, чтобы не сломаться. Ногти впились в ладони, дыхание было настолько поверхностным, что у нее кружилась голова.

— Ты позаботишься о том, что мы обсуждали? — уточнил Алим.

Габи посмотрела на него и решила, что он просто ублюдок. Она бы счастливо удовольствовалась всего одной ночью; но Алим все испортил своим обещанием мечты. Поэтому она ухватилась за остатки достоинства, желая оказаться от него как можно дальше.

— Конечно, — ответила она.

— Габи… — Его голос сорвался на хрипотцу; он не стал договаривать.

Габи сама заполнила тишину.

— Мне нужно работать, — сказала она. — Бернадетта выдала мне целый список поручений на сегодня.

И она все выполнила. Каким-то чудом она прошла через этот день.

Габи и Марианна встретились с новой невестой и ее матерью.

— У нас свободна первая суббота июля, — сообщила Марианна.

— Нет, я хочу свадьбу в августе, — возразила невеста.

— Извините, — покачала головой Марианна, — но летние свадьбы нужно бронировать заранее.

— Это через целых шесть месяцев! — настаивала невеста.

— Вам повезло, что свободна хотя бы эта дата.

Габи просто сидела рядом. Обычно она успокаивала невесту и ее свиту, отвлекая от слегка укоризненного тона Марианны.

Она чуть не ушла с этой работы, в ужасе осознала Габи. Она настолько доверилась Алиму, что чуть не написала заявление об уходе.

Онемение проходило, сменяясь жгучим гневом, вспыхнувшим, когда она снова увидела в фойе Алима. Элегантный, красивый, он выглядел так, словно ничто в жизни его не тревожит.

Слухи оправдались. Он был холодным и черствым.

Алим не посмотрел в их сторону. Габи знала, что он уже выкинул ее из своей жизни.

А потом гнев утих, и вместо него пришла потерянность. А за ней последовал страх.

Габи не позаботилась обо всем, как приказал ей султан. Не назло и не по глупости. В первые дни она словно погрузилась в скорбь, но не могла отпроситься с работы, чтобы пережить горе. Что бы она сказала? «Бернадетта, я переспала с Алимом, он пообещал мне весь мир, а потом бросил». Она сама виновата, что поверила ему.

Однако Габи не могла понять его поведение. Он сделал свое предложение не в порыве страсти, а спокойно, утром, после многих часов раздумий — так он сказал.