Человек в капюшоне пристально посмотрел на нее и отстранился от зеркала, отстранился от горящих свечей.

Он видел все, что нужно.

Впрочем, при всем желании он больше ничего не увидел бы – в зеркале снова отражались темные стены подвала и он сам, его белесые глаза под низко опущенным капюшоном.

Маршрутка уже тронулась с места, но водитель заметил ее поднятую руку и притормозил на перекрестке.

– Спасибо! – вежливо сказала Ия ему в спину. Водитель не ответил – может, и не услышал.

Зато тетка на переднем сиденье поглядела на нее неодобрительно – нечего, мол, перед ними расстилаться, не за просто так он нас возит, это его работа, и делает он ее из рук вон плохо. Рядом с ней на сиденье стояла огромная сумка, тетка и не подумала ее убрать, ждала, что Ия об этом попросит. А она тогда ответит хамски, и завяжется какой-никакой разговор, а то ехать скучно.

Ия не доставила ей такого удовольствия, она обошла тетку и прошла в конец салона, там было свободное место.

Она уселась в уголке и затихла, хотелось спокойно подумать, ни на что не отвлекаясь. Не о работе и не об Арсении Николаевиче, как обычно мечтала она в маршрутке. Нет, ей хотелось подумать о вчерашнем вечере и о маме.

Мама встречала ее в дверях, как обычно, и Ие стоило больших усилий изобразить радость от этой встречи. Еще в лифте она с тоской вспомнила, что сегодня, после встречи с Арсением Николаевичем, мама будет настойчиво ее расспрашивать. Что он сказал, да как он посмотрел, да проводил ли до двери, да встретил ли сам или жена, да какие тапочки предложила. Господи, ну при чем здесь тапочки? А мама считает, что все это важно.

И как хорошо было бы, если бы ее встретила сейчас пустая тихая квартира. Ия бросила бы пальто на галошницу и прошла босиком в свою комнату. И там, не зажигая света, рухнула бы на диван и полежала бы в темноте хоть несколько минут. А может, и полчаса. А потом заварила бы себе крепкого сладкого чаю, и пила бы его неторопливо, маленькими глотками, и ела сухари с маком. И телевизор бы бормотал тихо, показывая какую-нибудь сонную ненавязчивую ерунду, а можно вообще звук выключить.

И возможно, побыв в тишине и одиночестве хоть один вечер, Ия сумела бы разобраться, что не так в ее жизни. Если бы только никто не мешал.

Господи, и почему мама никогда никуда не уходит? Точнее, уходит, только днем, когда Ия на работе, а вечерами считает своим долгом встречать дочку на пороге. И требовать полного отчета обо всем, что произошло за день, обо всех ее действиях.

Осознав эту мысль, Ия не успела удивиться, потому что мама уже возникла на пороге с приветливой улыбкой, как всякий раз, как каждый день.

Мама всегда приветлива, разговаривает, не повышая голоса, заботливо спрашивает, как прошел день. И нужно обязательно ей рассказывать все в подробностях. Особенно про Арсения Николаевича.

Мама все выслушает очень внимательно, задаст кучу осмысленных вопросов, ее действительно все это интересует, она желает для Ии только хорошего. Потом посоветует, как себя вести дальше, подбодрит, если Ия находится в растрепанных чувствах, скажет, что всегда нужно надеяться на лучшее, и тогда это лучшее сбудется. Потом они поужинают, и все наладится.

А перед сном мама обязательно заставит Ию выпить настой ромашки. Для того, чтобы сон был крепок и спокоен.

Ия ненавидит настой ромашки, сам запах вызывает у нее тошноту, она чувствует себя коровой на лугу. Она с удовольствием выпила бы черного чаю, а если не заснет, то даже лучше – можно будет подумать над книгой. Но нельзя – мама будет волноваться, заглядывать в ее комнату, говорить, что полноценный сон – это главное. В общем – мама проявит строгость, для ее, Ииной же, пользы.

– Здравствуй, милая, – сказала мама.

Всегда одно и то же – ровный голос, приветливая улыбка. Мама была аккуратно одета и причесана, она утверждала, что всегда нужно быть в форме.

Что ж, времени у нее много, мама не работала, когда был жив отец, и ничего не изменилось после его смерти. Отец оставил им достаточно средств – эту большую квартиру, еще одну, в центре, загородный дом недалеко от города. Ия и пошла в свое время на искусствоведческий факультет, потому что отец сказал: учись где хочешь, иди куда душа лежит. Потом он умер, и мама сдала квартиру и загородный дом, продала кое-какое имущество – в общем, на жизнь хватит, сказала она, ты можешь заниматься любимым делом.

Ия осознала, что замешкалась с ответом, и в глазах у мамы мелькнуло недоумение. И еще что-то, чему Ия не смогла дать название. Просто какая-то тень, она быстро исчезла, когда Ия пробормотала «Добрый вечер» и ткнулась губами в мамину щеку.

Щека была прохладной и гладкой и напоминала холодный мрамор. Как если бы Ия поцеловала одну из кариатид, что поддерживали балкон у них в музее. Впрочем, кариатида не употребляла косметики, так что выглядела, наверно, похуже.

– Что-то случилось? – тотчас отреагировала мама, будто прочитав ее мысли. – Как прошла встреча с Арсением Николаевичем?

– Все как обычно, – ответила Ия, – он поручил мне работу.

И поскорее скрылась в своей комнате, чтобы переодеться. Однако мама вошла за ней.

– Ия, я же вижу, что ты расстроена! Что он сказал? – Мама даже повысила голос и взяла ее за плечо. – Дочка, расскажи мне, все подробно расскажи!

Глаза у мамы горели, в них было… не любопытство, нет, а настоящая тревога. Да что она так волнуется-то, что такого случилось? Однако Ие отчего-то не хотелось рассказывать маме про то, что Арсений Николаевич поручил ей составить сценарий цикла передач, считай, что с нуля, и про смешок его жены за дверью, когда он взял Ию за руку в прихожей. Но мама ведь не отступится.

Тогда Ия рассказала маме про то, как в метро поездом задавило какого-то мужчину. Не то сам бросился на рельсы, не то толкнул кто-то в суматохе, вот, стоит перед глазами искромсанное тело.

– Ты слишком впечатлительная, – сказала мама, – нельзя так воспринимать смерть совершенно незнакомого человека. Ты ведь его совсем не знаешь, вполне вероятно, что это был какой-нибудь пьянчужка, не стоящий твоего внимания. Этак никаких нервов не хватит. Давай ужинать.

Ие очень хотелось есть, но мама ведь за ужином снова примется ее расспрашивать. Господи, как же она устала от этих бесконечных разговоров!

Ия поскорее отвернулась, чтобы мама не прочитала ничего по ее глазам. Мама всегда утверждала, что у Ии все написано на лице. И что она Ию прекрасно знает. Может читать ее, как открытую книгу. Это так, тут Ия не спорит.

– Извини, мама, что-то нет аппетита сегодня, – сказала она по возможности твердо. – Голова болит и знобит что-то, может, я заболеваю? Чаю бы выпить…

Все-таки мать вместо чая принесла ей отвар ромашки. Спорить с ней бесполезно.

Ия вышла из маршрутки, свернула в знакомый проходной двор и скоро оказалась на набережной Мойки.