Позавтракав, Рэй заполнил карточку, подписавшись чужим именем и указав вымышленные паспортные данные.

Проснулся он в одиннадцать, когда принесли костюм. Повесив его в шкаф, он снова лег в постель, решив поспать примерно до часу, а потом сходить куда-нибудь пообедать. В четверть первого он встал и оделся. Галстука и бритвы у него не оказалось, но это было не самое страшное. Рэй стоял у окна, задумчиво глядя на черепичные крыши, верхушки деревьев и виноградники в палисадниках — типичный для Италии пейзаж, и его снова охватил безотчетный, парализующий страх, какое-то чувство беспомощности и поражения. Словно наяву ему послышался голос: «Ты должен быть мертв. Тогда как же получилось, что ты жив?» Рэй поежился. Коулмэн наверняка думает, что он мертв, и при этом даже не удосужился убедиться в этом. «А все потому, что он считает тебя ничтожеством и ты просто ничего не значишь для него». Рэй задумался над тем, что же делать дальше. Нужно оплатить здесь счет и, не возвращаясь в «Сегузо», посмотреть, что будет делать Коулмэн. Решение это, как ни странно, принесло Рэю облегчение.

Внизу он попросил счет и, представившись неким Томпсоном, заплатил за восемьдесят четвертый номер четыре тысячи шестьсот шестьдесят лир. Паспорт у него не спросили. Рэй вышел из отеля на улицу и тут же поймал себя на мысли, что совсем не хочет встречаться с Коулмэном, Инес или Антонио. Он шел крадучись, внимательно вглядываясь в лица прохожих, чем сразу же привлек к себе несколько любопытных взоров, и вынужден был прекратить это. Магазины закрывались на дневной перерыв, но Рэй все-таки успел в один. Он купил бледно-голубую рубашку и синий в красную полосочку галстук и сразу же надел их в примерочной кабинке.

Очень осторожно он вышел на улицу, где располагался отель «Бауэр-Грюнвальд», и сразу же повернул от него влево. Он не встретил ни Коулмэна, ни Инес, только бесконечные прохожие, не обращавшие на него никакого внимания, попадались ему навстречу. Рэй завернул в тратторию под названием «Читта ди Витторио», местечко слишком скромное для Инес и Коулмэна, но он на всякий случай огляделся по сторонам, заходя туда. Купив газету, он неторопливо и более чем плотно пообедал — даже не доел, что было на тарелке. Щеки его разгорелись, и, к сожалению, он вынужден был признать, что заболевает. По идее, ему следовало бы посетить врача, чтобы тот сделал ему укол пенициллина. Но что сказать? Как объяснить? «Вчера вечером я упал в воду и…»

Рэй все-таки зашел к доктору в пыльное обшарпанное здание, что за Часовой башней на Калле Фьюбера. Доктор измерил ему температуру, определив жар, однако укол делать не стал, а дал ему целую пачку каких-то белых таблеток и велел идти домой и ложиться в постель.

День стоял пасмурный, но дождя не было. Рэй зашел в ателье починить пальто. Странным было все же переплетение человеческих судеб, когда такая простая вещь, как пальто, соединила его и Коулмэна, словно мост через реку. Но, как бы то ни было, дыры были зашиты, пальто выглядело как новое, и Рэй спокойно надел его. Он зашел в бар выпить чашку кофе и выкурить сигарету. Приближалась ночь, и пора было что-то решать. Он достал две таблетки и, запив водой, проглотил. В памяти почему-то всплыла картина из детства — это было в Париже. Тогда ему, заболевшему мальчишке, помнится, дали огромную пилюлю, и он спросил доктора по-французски: «Почему эти пилюли такие большие?» — «Чтобы медсестры не роняли их», — ответил тот. Рэю тогда показалось ужасно неприятным, что перед тем, как попасть к нему в горло, пилюли побывали в чьих-то пальцах. Сегодняшний доктор прописал ему по шесть таблеток в день.

За чашкой ароматного, бодрящего кофе Рэй почувствовал прилив сил, в голове кружились всевозможные идеи, правда, ни одна из них не казалась ему осуществимой. Он мог бы познакомиться с девушкой, рассказать ей душераздирающую историю, та пригласила бы его к себе домой и позволила остаться, в особенности если бы он дал ей денег. Или он мог бы познакомиться с какими-нибудь американцами и тоже наплести им что-нибудь, например, что он скрывается от подружки, которая разыскивает его по всем отелям Венеции. Но тут же Рэй понял, как трудно найти американцев, которые имели бы квартиру в Венеции да к тому же оказались бы настолько богемными, чтобы приютить у себя незнакомого человека.

Рэй попытался придать своим мыслям хоть сколько-нибудь логичный ход, но снова, уже в третий раз, на ум ему приходила девушка с персиково-нежной кожей. Миловидная, прелестная… Он рассказал бы ей вполне пристойную, но волнующую историю. Лучше всего, конечно, ближе к правде. И мог бы задать ей вполне приличный вопрос — не знает ли она каких-нибудь людей, которые приютили бы его у себя в доме на несколько дней, разумеется за определенную плату? В частном доме у него не спросили бы паспорт — местные жители зачастую скрывают от властей сведения о дополнительных доходах.

Рэй вышел из бара, решив поискать парикмахерскую. В парикмахерской, где, развалясь на скамье, лежал десятилетний мальчишка с приемником, из которого доносились звуки американского джаза, Рэй попросил мастера оставить только небольшие усики и короткую бородку. Он вовсе не ставил целью изменить внешность, да борода в этом и не помогла бы, просто у него возникла потребность в новом имидже. На Мальорке за несколько месяцев он отрастил густую бородищу, и Пэгги она поначалу очень понравилась, но потом Пэгги почему-то переменила мнение, и он сбрил бороду почти начисто. В огромном зеркале, занимавшем полстены, за двойным рядом бутылочек с лосьонами и шампунями Рэй увидел свое отражение. Его буквально поразил устремленный в одну точку, горящий, безумный взгляд.

У него были густые темные брови, крупный, правильный рот и полные губы. Нос прямой, крупнее, чем у его красавицы матери. Каштановые с рыжинкой волосы достались ему не от родителей — точно такой же оттенок был у брата матери Рэйбурна, в честь которого и назвали Рэя, так что, всякий раз получая письмо на имя Рэймонда Гаррета, он уже заранее знал, что пишет ему человек малознакомый. От отца, в юности трудившегося простым рабочим на нефтяной скважине, а впоследствии ставшего миллионером и владельцем собственной нефтяной компании, он унаследовал широкоскулость. В общем, это был чисто американский тип лица, не лишенный красоты, но слегка подпорченный постоянным выражением осмотрительности и сомнения, чтобы не сказать откровенной нерешительности.

Рэю не нравилась его внешность, держался он чуть наклонившись вперед, словно прислушиваясь к чьим-то тихим словам или готовясь отвесить раболепно низкий поклон. Он как будто постоянно чувствовал за собой какую-то вину и прекрасно знал, что легкость, с которой ему все доставалось в жизни, связана исключительно с родительскими деньгами. Брать деньги у родителей по-прежнему считалось не по-американски. Друзья Рэя, в большинстве своем тоже художники, в основном жили небогато, и ему иногда хотелось помочь им деньгами, но он удерживался — не мог себе позволить пускать пыль в глаза. Обычно каждый платил за себя, за исключением тех случаев, когда он угощал, с удовольствием произнося: «Плачу я». Его не покидало грустное ощущение, что он находится в стороне от гущи событий, живет не на полную катушку, и причина заключалась в отсутствии необходимости работать. Оплачивая на равных счет с кем-нибудь из друзей, он, возможно, делал это слишком подчеркнуто.