Как? Неужели он не сможет заполучить сию строптивицу? Кирилл покрепче обхватил Нелли за талию, и рот его впился в беззащитные губы Нелли. Из последних сил Нелли извернулась и вырвалась из постылых объятий.

В дверях стоял Филипп. Лицо его было одновременно и мрачно, и печально. Вошел ли он сию минуту или несколько ранее? Похоже, что только что, подумала расстроенная Нелли, иначе разве стал бы он равнодушно смотреть на то, как его брат посягает на его жену? Но, ежели он вошел только что, то… Что могло прийти ему в голову.

— Кирилл? — произнес Филипп. — Ты нынче частый гость в нашем доме… Хотелось бы мне знать, что тому причиной?

Кирилл, не ожидавший, что его поймают с поличным, тяжело дышал.

— Филипп? О чем ты? — только и нашел он, что ответить. — Я ухожу!

— Не рано ли? Кажется, ты только начал…

— Да что? О чем ты? — Кирилл с усилием рассмеялся.

Филипп промолчал. Нелли с тревогой и в растерянности посмотрела на мужа. Она хотела что-то сказать, но, перехватив его гневный взгляд, не решилась.

— Мне показалось, или ты в самом деле собрался уходить? — Филипп обернулся к брату.

— Да, в самом деле! — Кирилл поспешно направился к двери. — Прощайте же! — кинул он на ходу, поспешно кивнув в сторону Нелли и Филиппа.

— Филипп, — начала Нелли, — позволь мне объяснить…

— Что же? — Он обернулся к жене. — Что тут объяснять?

— Но это сущее недоразумение! Точнее, это не просто недоразумение, а… Кирилл Илларионович, он… — Нелли покраснела. — Нет, я не могу тебе объяснить, — прибавила она, неожиданно замолчав.

— Отчего не можешь? Что в том сложного?

Нелли подняла глаза на мужа:

— Я не могу тебе объяснить! — У нее непроизвольно повысился голос. — И ежели ты сам не понимаешь, то…

Они посмотрели друг другу в глаза. В Нелли желание все высказать боролось со стыдом, у Филиппа желание расспросить жену — с гордыней.

— Не желаю ничего слушать! — вдруг сказал он и, развернувшись, вышел прочь, оставив Нелли совершенно одну.

Все сие произошло накануне как раз того злосчастного дня, в утро которого Нелли проснулась в одиночестве, впервые за всю, хотя и недолгую супружескую жизнь. Она сразу же поднялась, хотя, по чести сказать, любила утром понежиться в постели.

Вчерашняя обида вмиг поднялась в груди. Вот так! Оставил ее совсем одну! Ах, как Филипп несправедлив к ней! Разве она виновата в чем-либо перед ним? Но как тут объяснишься? Как ни крути, а крутом только ей одной и выходит скверно. Ведь не станешь же мужу говорить, что, мол, брат твой сбивает меня с пути истинного и не токмо словами, но и дурными поступками? Ну как ей быть?

Нелли спустилась вниз, позавтракала и, потерявши всякую надежду увидеть мужа тотчас же, решила занять себя домашними делами.

Филипп же вовсе не был занят делами, как предполагала Нелли. Он не спал всю ночь и с рассветом, когда еще туман стоял над полем и лесом, взял ружье и отправился в лес. Он шел вперед, не разбирая дороги, и его одолевали самые дурные мысли.

То, что увидел он вчера, поразило его. Конечно, судя по всему Нелли вовсе ни в чем не была виновата. Он видел собственными глазами, как она вывернулась из объятий Кирилловых, видел и ее негодование… Но все равно, все равно не мог он прийти в себя от гнева! Отчего Кириллу вздумалось объясняться с Нелли? Не дала ли она повода его брату? Да, никогда не замечал он толком своей жены, не давал себе труда приглядеться к той, с которой соединила его судьба и которую он вроде бы любил, а ведь вчера он будто впервые увидел ее необычайную красоту, которая, видимо, и пленила Кирилла. И, вероятно, могла пленить весьма и весьма многих, как знать? Здесь нет большого общества, они почти нигде не бывают, но в столице, пожалуй, она имела бы шлейф восхищенных поклонников вокруг себя и, быть может, не была бы так щепетильна относительно сохранения супружеской верности?

Ах, Елена, Нелли… Дивное нежное имя под стать дивной ее красоте. Сколь правильны черты лица, будто у Мадонны живописца Рафаэля, но притом сколь много в них очарования и как прекрасно эта живость черных очей и розовых ланит сочетающихся с ледяной холодностью, которую она напускает на себя при людях. Эта холодность, пожалуй, может даже более заворожить, нежели веселость и легкость, что бывают весьма ей свойственны. А как хороши ее шелковые и душистые волоса, как мила улыбка, как манят к себе розовые уста, изогнутые будто лук Амура и умоляющие о поцелуе…

Филипп остановился. Как не понимал он ранее, что Нелли так дорога ему? Брак их сложился будто сам собой, не было в нем поначалу ни страстного желания быть вместе, ни той любви, о которой все говорят, но мало кто ее видел… Но в тот самый миг, когда на жену его посягнул соперник, Филипп вдруг понял, что влюблен не просто, а безумно влюблен!

Иначе откуда же сия ревность? Не просто же это чувство обманутого мужа? О нет! Филипп знал себя. Будь ему все равно, будь он равнодушен к Елене, он бы и на миг не разволновался, ибо непостоянство игривых женщин было ему хорошо знакомо и он охотно прощал его. Конечно, совсем иное дело, когда собственная твоя жена изменяет тебе, но разве стал бы он страдать? Нет, страдать и мучиться он не стал бы. Другое дело — Нелли, именно она. И были бы они мужем и женой или не были бы, даже ежели бы он только мимолетно видел ее, он был бы влюблен и отчаянно ревновал.

Да, она оттолкнула Кирилла, но как посмел он прикоснуться к ней? И как посмел он, Филипп, не отомстить брату? При этой мысли он побледнел. Убить брата? Братоубийство? На дуэли? Нет, сие невозможно… Как Каин — Авеля…

И все же, все же безумие любви и ревности пробудило мрак в груди Филиппа. Он почти готов был на убийство, только бы не отдавать ее никому!

Домой он явился под вечер. В доме было как-то тихо, дворовые попрятались по своим каморкам, чувствуя домашнюю грозу, и Филипп, никого не встретив, поднялся наверх. Он вошел в небольшую гостиную, которую Нелли считала совершенно своей комнатой, и увидел там жену, мирно дремавшую на диване. За окном сгущались сумерки, последние лучи солнца падали на ширму, стоявшую у окна, и голубые и розовые цветы, коими сия ширма была расписана, таинственно светились в них.

Филипп остановился в дверях и несколько минут провел в совершенной неподвижности, глядя на Нелли. Он не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться ею, когда лежала она в совершенной неге, улыбаясь чему-то во сне.

«Удобно ли ей?» — подумал Филипп. Она уснула в платье, а чтобы не измять прическу, положила голову на жесткий диванный подлокотник. Маленькая ножка, с которой она сбросила башмачок, беспомощно выглядывала из-под юбок, тонкая рука поддерживала голову, ровно нежный стебелек поддерживает уснувший бутон. У Филиппа перехватило дыхание: в нем боролись два одинаково сильных чувства — любви и ревности. Один Филипп — влюбленный — твердил: «Подойти к ней, поцелуй ее и забудь обо всем!». Другой — ревнивец — бесновался при мысли о том, что сия красота манит и другого: «Изведи и погуби ее, лишь бы никому она не досталась, чтобы и думать она ни о ком не смела!»