Сиреневую комнату занимают только тогда, когда все остальные заняты. У Сиреневой комнаты есть одна общая стена со вторым крохотным залом, где тоже ожидают посетители, о которых в дни большого наплыва клиентов могут позабыть.

Пробивая себе путь дальше и проходя мимо мужского зала, натыкаешься на вестибюль, змейкой огибающий другой конец коридора. Это важнейший пост для наблюдения, о котором даже не догадываются те, кто не носит юбку. Пурпурного цвета театральная занавеска постоянно подрагивает и обозначает границу между внешним миром и закрытой вселенной, создаваемой девушками каждый день с десяти утра до одиннадцати вечера. Если входная дверь приоткрывается, чтобы впустить мужчину, холодный поток автоматически согревается влажностью большой обжитой комнаты, пышущей жизнью прямо за шторой. Если бы мужчины были повнимательнее, если бы ослепляющая жажда спаривания и домоправительница не увлекали бы их прямиком к креслу из белой кожи, возможно, они рассмотрели бы через дырку в шторе, как появляются и исчезают длинные ноги, затянутые в черный нейлон, половина лица какой-нибудь девушки, зажмурившей глаза, и искусственные ногти, держащие шторы закрытыми.

Меня тянет за эти шторы, но воспоминания о комнатах стираются и от этого становятся нужнее. Я их недолюбила.

Коридор поворачивает, рисуя локоть. Там из фонтана Венеры, украшенного лепниной, мелодично, будто ребенок мочится, льется парфюмированная вода с запахом имбиря. Сразу же за поворотом располагается Серебряная комната. Она похожа на коробку с конфетами и заклеена с пола до потолка обоями с нарисованными сливами. Размеры здесь лилипутские: сразу обращаешь внимание на кровать, растянувшуюся от одной стены до другой. В глубине, под балдахином с вышитыми на нем звездами, маленькое оконце пропускает теплый поток воздуха со двора и детские песенки, звучащие во время перемены. За последней дверью спрятан умывальник, обложенный с двух сторон стопками полотенец. В этом месте Дома сливаются все ароматы, которыми мы пытались замаскировать запах тел, и нос настолько полон ими, что начинает кружиться голова. Появляется непреодолимое желание упасть на кровать и подползти к окну. Полотна на стенах — единственные свидетели этого бреда — кажутся галлюцинациями. Может быть, это от того, что в нормальном мире им нечего было бы делать друг рядом с другом: гравюра Камасутры, объявление о бале эпохи «безумных лет» и копия работы Тамары де Лемпицки, — все посреди сиреневых занавесок. Мы находимся на грани несварения желудка: в этой комнате тискаются как в истерике, а следом идет тишина, которую тяжело прервать. При выходе из комнаты неестественный вид коридора дарит ощущение прогулки в лесу.

Дальше за Серебряной комнатой одна из дверей ведет к шкафу с решеткой, на которой висит замок. Изначально задумывалось, что здесь будут держать мужчин взаперти во время сессий господства и подчинения. Я помню, как ее подсвечивали красной лампочкой, но после стало понятно, что не очень практично дрессировать кого бы то ни было на виду у всех — в коридоре, где маячат девушки и нагие мужчины, выходящие из ванной. Отныне, если открыть дверцу, скрипящую, как в настоящей башне, можно найти две картонные коробки со сложенными туда вещами, принадлежавшими когда-то девушкам: туфли без пар, дешевые корсеты, трусики и бюстгальтеры. Содержимое пахнет пылью и потными ногами, но от этого запаха не тошнит.

Рядом, между этой клеткой и Студией, находится ванная для мужчин. Претенциозный и крайне уродливый пол выложен серым мрамором с черными и золотыми разводами. Он настолько скользкий, что его пришлось застелить банным ковром, чтобы таким образом гарантировать безопасность пожилым или неуклюжим клиентам. Когда солнце светит под правильным углом, общая картина производит довольно внушительное впечатление, а пол похож на неподвижный пруд, по которому скользят гигантские кувшинки. Душевая кабинка, туалеты в глубине и застекленная репродукция поцелуя Пигмалиона и Галатеи. Почти невидимая, над дверью находится небольшая кнопочка, на которую нажимают, когда омовения закончены. Тогда в женском зале раздается звоночек, предупреждающий соответствующую даму, что ее клиент готов вернуться в комнату. Система с кнопками во всех комнатах минимизирует риск встречи между героями одного романа: сотрудником и начальником, мужем и братом жены, матерью и сыном. Хотя стоит признать, что не все девушки и не все клиенты настолько скрупулезны, и подобным парочкам нередко случается встречаться. Девушки тогда пытаются скрыть смех, довольные своим правом на законное и объяснимое равнодушие, а мужчины виновато опускают голову, пока временные подружки безжалостно подталкивают их к удачно находящимся рядом комнатам-крепостям.

В конце коридора расположена Студия. Когда Дом закрыли, какой-то анонимный оригинал полностью выкупил ее за ничтожную цену. Мне нравится воображать, что это был каприз бывшего клиента, который чувствовал себя как дома между мольбертом и бамбуковыми тростями, однако, вероятнее всего, это был хозяин другого борделя, пожелавший заполнить чем-то свое учреждение. Все внутри этой комнаты красное и черное. На полулежит нескользкий линолеум, на стенах — черный кожзаменитель и краска цвета свежей крови. К одной из них приставлен стол, на котором топорщатся обычные и кожаные плетки, а также другие предметы разных форм и цветов — все, что человеческий мозг смог придумать для своего зада. Сразу у входа стоит кресло из лакированной кожи, которое при свете солнца показалось бы жалким: его старательно латали черным и серебряным скотчем. Сидя в кресле, достаточно протянуть руку, чтобы дотянуться до лежащего на стеклянном столике английского журнала, специализирующегося на женском господстве, — Victoria. Никто никогда не менял выпуск на столе на новый: на обложке все та же голая тетка в мехах и белых ботфортах. Такую литературу заказывают в не привлекающей внимания упаковке, и кто-то наверняка мастурбировал на нее лет двадцать назад. В журнале можно найти пожелтевшие фотографии мужчин с голыми задницами, которых оседлали дамы строгого вида, заставляющие их вылизывать покрытые грязью каблуки. Чтобы быть уверенным, что от читателей не укрылся смысл, недокормленный писатель сочинил сопутствующую картинкам смешную историю с большим количеством диалогов, в процессе написания которых сам он, наверное, заливался от смеха и потел от стыда. Однако обезвоженный эрекцией мозг читателя, несомненно, не улавливал смыслы, зашитые отменным диалогистом. Напротив глубокого кресла стоит странный физкультурный козел с дыркой: я так и не поняла, что это отверстие должно было пропускать. Два огромных зеркала бесконечно отражают человека, связанного здесь или на скамейке под окном. В углу — кругленький комод с полками, забитыми веревками и потрясающими, не уступающими один другому инструментами. А еще с таким разнообразным набором наручников и цепей, что никогда не знаешь, что выбрать, и в итоге или все время пользуешься одними и теми же, или вытаскиваешь инструменты из глубины наружу, как чередуют тарелки в