глядишь, их бы еще инфаркт хватил, когда узнают, что на самом деле мой кинжал не затупится, даже если я им буду целый день железные сваи строгать.

А что касается второй половины, которая режет проходы между мирами — она как раз работает с магией, ведь иного способа открыть этот проход просто не существует. Но в этом и кроется основная загадка — фиолетовое лезвие исторгает магию не в этот мир, оно исторгает ее между мирами, организуя разрыв. Что автоматически означает, что увидеть ее жителям этого мира просто не дано — для них ее нет.

Вот и получается, что я могу продемонстрировать приемной комиссии «фокус» с мгновенной телепортацией, но для них он так и останется фокусом, если только не найдется что-то еще, что-то сверх этого, что-то, что убедит их в обратном.

В другой ситуации я бы просто вызвал любого из приемной комиссии на тренировочный поединок и без труда одержал верх, но сейчас ситуация явно не «другая». Пафосные аристократы, из которых состоит приемная комиссия (а больше ей состоять просто не из кого, ведь все маги — аристократы) просто откажутся возиться с плебеем и тогда уж точно плакало мое поступление.

По большому счету, внешние проявления магии тоже не были определяющим фактором, поскольку в каких-то случаях их выброс был минимален, а в каких-то, особенно в случае тех, кто демонстрировал способности к синей пространственной магии, он происходил очень быстро и след был «растерт» на протяжении всего перемещения мага. Это тоже затрудняло его отслеживание.

Нередко в таких ситуациях соискателя принимали в Академию просто на основании того, что он — отпрыск знатного рода, если, конечно, он таковым являлся. Без дополнительных проверок, по сути, на веру. Показывает чудеса, недоступные простым людям, плюс является сыном-внуком какой-нибудь магической шишки, возможно, даже, одного из тех, что сидит в приемной комиссии — значит, точно маг. Берем.

С плебеями, к числу которых явно относился в этом мире и я, никто миндальничать не будет.

Не можешь доказать магию — нахер с пляжа.

Короче говоря, придется импровизировать, поскольку уже завтра хорошо было бы разобраться с приемной комиссий. Послезавтра уже и учебный сезон начнется, и надо, чтобы он начался и для меня тоже. Профукаю этот шанс и что тогда — целый год ждать? Или пытаться выловить баронессу в городе в единственный выходной, когда студентов выпускают за стены? Так себе идея. Можно год провозиться, и так и не встретиться с ней.

В поисках информации об Академии я провел весь день, до самого вечера. Уже привезли ужин — в этот раз почему-то не Джулин, а незнакомая мне девушка, я поужинал и продолжил свои поиски. В конечном итоге, когда я выяснил все, что хотел, за окном уже было темно, и больница давно погрузилась в сон. Я решил тоже как следует отдохнуть, лег спать и моментально уснул.

Только-только солнце вышло из-за горизонта, а в мою дверь уже настойчиво стучался Громов, напоминая, что у нас сегодня продолжение сеанса восстановления памяти.

Само собой, я пошел с ним — авось моя память действительно расшевелится и я наконец узнаю что-то о личности предыдущего хозяина тела. А то забавно будет, если приемная комиссия спросит, кто я такой… А я даже фамилию свою не назову.

Впрочем, фамилию мне подсказал и сам Громов, и волею судьбы она тоже была на Г — Грауберг. Вместе мои новые имя с фамилией звучали так грубо и сложно, что я твердо решил когда-нибудь поменять что-то из них, а, может, и то и то сразу. Но потом.

Пройдя за Громовым в уже известную комнату, я сел в уже известную машину и снова отключился.

Когда я снова пришел в себя, Громов довольно потирал руки и смотрел на меня, как кот на сметану.

— Сколько на этот раз? — поинтересовался я.

— Три часа! — ответил довольный Громов. — И мы закончили! Сейчас в вас вложено все, что мы только могли вложить! Как самочувствие?

— Без изменений, — посетовал я. — О себе я так ничего и не вспомнил.

— Что ж, печально, — приуныл Громов. — Но эффект может оказаться накопительным, так что пока что не будем делать поспешных выводов! Результат может появиться уже к вечеру, так что подождем.

— Подождем, — согласился я. — А теперь я могу идти?

Попрощавшись с доктором, я проглотил завтрак, который дожидался меня в палате, и вышел из больницы, направляясь в сторону приемной комиссии Академии.

Ее каждый раз располагали в разных местах, поскольку владельцы любого здания и любого помещения из кожи вон лезли, чтобы комиссия расположилась именно у них — ведь это такой крутой рекламный ход, да еще и бесплатно!

И в этот раз приемная комиссия располагалась в здании буквально вплотную стоящем к богатому кварталу… Впрочем, скорее всего, она каждый раз располагалась в подобном здании — если не в самом квартале аристократов, то близко к нему, положение не позволяет ютиться в каком-нибудь подвале с клопами, что вы, что вы…

Часы показывали уже далеко за полдень — сказывалась задержка, которой подверг меня Громов. Ничего страшного в этом не было, ведь приемная комиссия работала аж до трех часов дня, поэтому я и не торопился.

Даже если бы Громов не задержал меня со своей машиной, которая все равно не сработала так, как он надеялся, я бы не поперся на суд неизвестных мне людей с утра пораньше.

Во-первых, с утра там наверняка целая толпа таких же желающих поступить, как и я, которые треплют нервы себе и другим, во-вторых, сами члены приемной комиссии вряд ли в добром расположении духа — не проснулись еще, ну а в-третьих — чем больше времени на часах, тем больше их усталость и желание поскорее со всем этим покончить.

Внимание рассеивается, порог требований снижается и вот это вот все. Я за свою жизнь сдавал множество экзаменов и везде всегда все шло по одному сценарию. С чего бы сейчас быть по-другому?

Когда я подошел к зданию, в котором в этом году располагалась приемная комиссия, перед ним никого не было — я снова оказался прав. Все, кто хотел попытать счастья именно сегодня — уже его попытали и ушли прочь. К тому же, сегодня предпоследний день работы приемной комиссии в принципе, и все, кто хотел — давно уже прошли свой экзамен.

Сегодня могли бы прийти только те, кто по какой-то причине не смог явиться раньше.

Например, в гробу лежал.

Приемная комиссия расположилась в отдельно стоящем одноэтажном магазинчике, вывеску которого даже не стали снимать — только спешно завесили тканью, надпись на которой гласила, что здесь располагается «Приемная Комиссия Академии Магии». Большие панорамные окна также были занавешены изнутри, так что разглядеть, что происходит внутри, было невозможно. И, так как никого перед зданием видно не было, я подошел к двери, распахнул и шагнул внутрь.

В нос сразу ударил сладковатый запах сандала и малины — похожий запах издавали тлеющие палочки, которые поджигали во время своих медитаций альвийские монахи.

Здесь, судя по всему, источником запаха тоже служил дым. Именно он затягивал внутреннее помещение магазина, что вкупе с полумраком сводило обзорность к минимуму.

— Доброго дня, — раздался откуда-то из дыма приятный мужской голос.

— Здравствуйте, — в тон ответил я.

— Ваше имя?

— Марк Грауберг, — чуть ли не по буквам, чтобы правильно выговорить все эти зубодробительные слоги, проговорил я.

— Что ж, продемонстрируйте, что умеет, Марк, — велел все тот же голос.

Попривыкшие к мраку и дыму глаза наконец вычленили из окружения говорившего — он сидел в позе лотоса между двумя колоннам, подпирающими потолок. На нем была маска, похожая на козлиный череп, только без рогов, а еще простой серый балахон, складками собранный на сложенных ногах.

Он находился здесь не один.

Среди других колонн, а всего я насчитал их восемь, сидело еще пятеро — в таких же халатах, но в разных масках. В двух я однозначно опознал женщин, насчет еще одного сомневался — очень уж непонятная фигура. Итого шестеро.

Многовато…

Я вздохнул, изображая волнение, встряхнул несколько раз руками, и на последнее движение сгустил в руке кинжал, резанул по пространству и шагнул вперед.

Холод радостно запустил в меня свои когти, заставляя поежиться после теплого дымного помещения. Здесь никакого дыма не было, а полумрак реального мира здесь прибавил контрастности, из-за чего перестал быть проблемой для зрения.

Я обвел помещение взглядом, теперь уже четко видя всех шестерых, сидевших вокруг меня и самое главное — седьмого, который