— По-моему, вы прекрасно все понимаете, — сказал я ему.

Он молча буравил меня взглядом. Потом чмокнул губами, посмотрел на Хенрика, а поскольку тот молчал, утопал из комнаты, в сердцах хлопнув дверью.

— Что ты думаешь? — спросил Хенрик.

— Нет, это не он.

— Тогда кто? — Он пристально рассматривал струну. — В Йёрстаде есть пианино?

— Не знаю, — сказал я и призадумался. — Подглядывать Роберт мог, но вот насчет струны — это вряд ли.

Хенрик отправил струну в пакет.

— Я поручу это дело Туве, — сказал он.

— Не можешь ты так поступить!

— А ты представляешь, что будет? На первой полосе «Курьера» тиснут фотографию собаки, хозяин которой, музыкант танцевального ансамбля, по уши в долгах. И в довершение всего — самозваный защитник подозреваемого!

— Так ведь у меня все версии на руках.

Хенрик навис над столом.

— Парень спит и видит, как бы с тобой разделаться. Надоело ему хуже горькой редьки, что ты везде лезешь. Вот тебе и версии.

— Я полицейский.

Хенрик утер рот.

— Дело возьмет Туве.

Я двинул к себе в кабинет. Полседьмого уже. Все-таки не сходятся тут концы с концами. Не мог Роберт струной перерезать собаке горло. Застрелить или пришибить до смерти мог. Но чтоб струной? Не-ет.

Я вошел в кабинет. А вдруг все-таки он? За последние годы он много серьезных глупостей наделал. Я набрал номер Хуго. В это время он обычно сидел в «Пиццарелли». Мобильник был включен, Хуго ответил. Я сказал, что буду через десять минут, и положил трубку, не дожидаясь отклика.

Хуго сидел на своем привычном месте, у окна. Между шестью и семью вечера он всегда пил кофе с пирожными, рассеянно глядя на уличную жизнь.

— Я сегодня в Йёрстад заезжал.

— Ну-ну, — буркнул он, прихлебывая кофе.

— Ты с Гретой поговорил?

— Времени не было.

— Думаю, тебе надо позвонить.

Хуго отставил чашку. У него не было ни малейшего желания встречаться с Робертом. Он мог бы, конечно, потолковать с Гретой, но и это все откладывал. Не любил разговоров с людьми, и точка.

— Ты что, пришел упрашивать, чтоб я матери позвонил? — спросил он.

Я заказал минералку. Хуго положил руки на стол и уставился на меня. Темно-серые глаза — словно заклепки меж веками.

— Решился? — в свою очередь, спросил я.

Он раздраженно провел пятерней по ершистым черным волосам. Доел пирожное, глянул в окно. Потом протянул руку назад, сдернул со стоячей вешалки кепку и старую куртку коричневой кожи.

— Уходишь?

— К делам пора возвращаться.

Он надел куртку.

— Паводок будет. Я пробовал объяснить Грете, но, по-моему, до нее не дошло. Кто-нибудь должен ей втолковать, что дело нешуточное. Кто-нибудь, кого она уважает.

Хуго кивнул, коротко и протестующе.

— Не исключено, что им придется уехать из Йёрстада, — продолжал я.

— Не исключено, — повторил он таким тоном, будто речь шла о прогулке по лесу.

Я сдался. Однажды я для пробы употребил при Хуго слово «диалог». Так он аж перекосился, будто я в морду ему плюнул. Парень разъезжал по усадьбам — с револьвером, ружьем и забойщицким пистолетом — и выстрелом в голову приканчивал животных, сломавших ногу либо лежавших со вздутым брюхом, больных и увечных коров, быков, овец, телят. Я не раз думал, что он носит в себе что-то такое, о чем никто знать не знает. Мозговал, что бы это могло быть, хотя в глубине души понимал, что не очень-то и хочу докапываться.

— Что сказать Грете? — спросил я.

— Скажи: чему быть, того не миновать. — Он надвинул на голову кепку и затопал к выходу, громыхая кожаными сапогами.

На улице лило как из ведра. Хуго направился в сторону Главной улицы. Домой идет, на Нурдре-гате, засядет перед теликом вместе со своей Бетти.

Я выпил два пива и двинул домой. Мой дом стоял высоко над городом, на уступе крутого склона, и обзор оттуда открывался фантастический. И город видно, и долину далеко окрест, и снежные вершины гор за холмами, и озеро. Дом был бревенчатый, и вообще-то его выстроили внизу, у магистрального шоссе. В начале века там располагалась маленькая почтовая станция, где меняли лошадей. В середине восьмидесятых, закончив Полицейскую академию, я купил участок на горе, разобрал сруб и перевез наверх, на Клоккервейен. А там снова собрал. Через несколько лет мне стало ясно, что ввязался я в крайне неблагодарное и утомительное предприятие. Сидел кругом в долгах и почти все время что-то разбирал, собирал, выкапывал, засыпал, пилил, приколачивал, ровнял и сажал. Три года вкалывал день и ночь. Только и делал, что ходил на службу, надрывался дома да спал. И все потому, что хотел иметь собственное жилье, а не снимать дом или квартиру в городе. Хотел освободиться от всего, что могло сделать меня зависимым от других, исключение составляли только служба да Сив. Я вошел в дом, открыл дверь веранды, приготовил себе тарелку кукурузных хлопьев и устроился на веранде, глядя в сад. Вокруг насыпи я посадил душистые травы — розмарин, шалфей, базилик. У стены — помидоры и подсолнухи. А уж среди высоких тенистых деревьев чего только не росло — сущий ботанический сад. Я доел хлопья и вернулся в дом. Стал посреди комнаты, огляделся по сторонам. Из Винье, что в Телемарке, я перевез сюда часть отцовского наследства, старинные вещи из крестьянской усадьбы, где прошло отцово детство. Сам отец давно потерял к ним интерес, хотя долгие годы они были ему полезными спутниками. Маслобойка, секретер, скамья-кровать, валек для катания белья, сотканное его матерью покрывало со сказочными узорами. Теперь все это находилось на моем попечении. Я подошел к угловому шкафчику, провел по нему ладонью, ощупал гладкую поверхность. Открыл дверцы, заглянул внутрь и подумал, что не мешает покрасить внутренние стенки. Принес краски, кисти, расстелил газеты, открыл банки с красками и принялся выгружать полки и ящики. И тут мне в руки попалась фотография — Сив и Финн. С Финном я не разговаривал с того дня, как застукал их вдвоем. Снимок был из похода, мы втроем ходили тогда к озеру Мёсватн. Лето, небо ярко-голубое, Сив и Финн стояли на палубе «Канюка», глядя на горы, обступающие озеро. Мы ставили палатки и шесть дней провели на плоскогорье Хардангервидда. И хотя жили в разных палатках, тогда-то все и случилось. Финн — заядлый рыболов. Он любил посидеть, а то и постоять у озера или водопада, забрасывая и подсекая, забрасывая и подсекая. Мне это надоедало, наводило скуку. Я любил ходить, моя стихия — движение. Под вечер мы разбивали лагерь, и они с Сив, взяв удочки, шли на рыбалку. Обычно их не было до темноты, а иногда и до глубокой ночи. Удивительно, как это я ничего не понял, ведь вообще-то Сив рыбалкой не интересовалась, а они раз от разу возвращались все позже и рыбы приносили все меньше. Дело происходило прямо у меня перед носом, однако я палец о палец не ударил. Как же так? Мало того, я еще и оправдывал их, когда они слишком задерживались. Среди ночи поодаль, за кустами, слышался звонкий смех Сив, потом резкий хохот Финна, а ближе к палаткам они приумолкали, переговаривались невнятным шепотом. У меня и мысли не мелькало насчет того, чем они там занимаются. Финн был мне приятелем, Сив — женой, мы все трое дружили. И продолжалось этак чуть не три года. Однажды Финн встречал с нами Рождество. Я лег рано, лежал и слышал в гостиной их голоса, звучавшие все тише, под конец почти шепот, потом я уснул. Сив и мой приятель. Друг дома. Не знаю, что тут хуже. Особенно меня бесило, что все это происходило у меня перед носом, а я ничегошеньки не замечал. Ну и что Финн был мой приятель.