Вел он себя тогда вообще странновато. Раздобыл в школе скакалку, сделал петлю, накинул себе на шею и повесился на пожарной лестнице. Так бы, наверно, и задохнулся, не наткнись на него кто-то из учителей. Потом он начал воровать в магазине, мало того, завел тетрадь, куда аккуратно заносил все украденное, с указанием стоимости. Отец нашел эту тетрадь, и грянул скандал. Вести учет собственных краж — как это похоже на Хуго! После становилось все хуже и хуже, я не мог взять в толк почему, но догадывался, по какой причине он в то утро метался по дому как психованный и почему так орал, когда отец остановил его — просто схватил за плечи, не говоря ни слова. Я сидел у двери в гостиную и слышал, как отец что-то тихо говорит, но разобрать ничего не мог. Время от времени доносились громкие всхлипы, один раз Хуго что-то выкрикнул, а позже в тот день он задавил отца.

Мать громыхала кастрюлями и сковородками, поставила воду. Я смотрел на ее спину, на руки, мелькавшие среди посуды, на забранные в пучок тусклые седоватые волосы. Она помешала в кастрюле, подняла ложку, постучала ею по краю, сунула в большую кружку. Потом обернулась. Глаза у нее блестели.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего.

— Ну да! Выкладывай.

— Стейн Уве заезжал.

— Что ему тут приспичило?

— Прогноз мне показывал. Вода, дескать, через день-другой может затопить усадьбу. Он говорил, что на выходные нам лучше уехать из Йёрстада.

— И всё?

— Да, а что?

Я поглядел на свои руки, на тыльной стороне жгутами проступали вены. Снял куртку, сел.

— Ты, мама, живешь тут с четырех лет. Вода поднимается каждый год, иной раз до самой дороги, но дорогу никогда не заливает. Зачем нервничать из-за прогноза, который составили в Управлении водного хозяйства, за сто километров отсюда? Ты разве не знаешь, как ведет себя Квенна?

Она сняла с огня кастрюлю с картошкой, выключила конфорку.

— А как же все-таки с прогнозом?

— Они предупреждают на всякий пожарный случай: ежели что, с них и взятки гладки. Каждый год одно и то же. Чтоб никто не обвинил их в нерадивости и безответственности, — сказал я и пошел на улицу.

Во дворе у дровяных козел стоял Юнни. Положив щуку на козлы, пытался отпилить ей башку. Дело у него отнюдь не спорилось. Я спустился с крыльца. Юнни поднял голову, опять взялся за пилу, но безуспешно. Он стиснул зубы — пила не слушалась.

Я сходил за топором и одним ударом снес щуке башку. Юнни поднял ее с кучи опилок.

— Червяков не было? — спросил я.

Он помотал головой. Потом показал на машинный сарай, предлагая мне приколотить щучью башку к стене, разделать рыбину и приготовить биточки. Принес молоток и гвозди. На стене сарая красовались высохшие серые форели, их еще отец там повесил; под ними я и прибил щучью голову. Жуткая харя. Юнни подтолкнул меня локтем, кивнув на нее.

— Да, так и будет висеть тут до скончания веков, — сказал я, глядя на щучью харю. Потом отнес молоток в сарай.

Юнни подхватил обезглавленную рыбину и зашагал в дом. Я жестом указал на гараж:

— Съезжу в город — за сливками, чесноком, петрушкой и зеленью!

В Мелхусе я закупил все необходимое и зашел в паб. Мортен вешал на стене над кассой неоновую рекламу «будвейзера», поправил ее и сказал:

— Красиво, да?

— Класс! — согласился я, прихлебывая пиво.

За окном лил дождь. Темнотища, прямо как в унылый зимний день. Мортен сел на табурет за стойкой.

— Сив вчера заходила.

— Ну и что?

— Два раза про тебя спрашивала.

— Одна приходила или с кем-то?

— Одна. Никак намечается что?

— Да нет. Что ты имеешь в виду?

— Ну, может, заварушка со Стейном Уве.

— А Стейн Уве при чем?

— Вдруг он узнал?

— Не иначе как от тебя.

Мортен нацедил себе пол-литра пивка. Иногда он выпивает на работе. Но не тайком, в открытую. Его неоднократно ловили на нарушении правил торговли спиртными напитками, и каждый раз ему приходилось на целый месяц закрывать лавочку. Однако ж, хотя в этой паршивой дыре собиралась вся мелхусская шваль, муниципалитет не делал поползновений прикрыть ее насовсем. Дело в том, что Мортен держал четыре игральных автомата — вон они лязгают и громыхают в глубине зала. Как ни крути, властям на руку, что наркоманов и алкашей тянет к этим автоматам будто магнитом. Тощие обкуренные типы из Эневарга, кривоногие телки из Алвхейма, «бесправные» шоферюги из Юна — все скопом пополняли культурный бюджет города. Здешняя разношерстная клиентура, по сути, и отстегивала львиную долю деньжат на мелхусскую культурную жизнь. Ведь Мортен ежегодно выкладывал большие тыщи за разрешение держать в пабе автоматы. Стало быть, пятерки из карманов Кари, Йёрна Уве и Ханса Петтера перекочевывали прямиком в культурную кассу, обеспечивая четырнадцатилетним подросткам возможность играть в хоккей, а любительскому театру — средства на очередную никудышную постановку «Волшебного клада» летом в Хёугволле. Вот таким манером в Мелхусе делают дела. Собирают голодранцев в одном месте, что, кстати, на руку и полицейскому, которому положено держать скандалистов под надзором.

— Нацеди еще пивка, — сказал я, подвигая Мортену свою кружку.

Он взялся за насос, нацедил еще пол-литра. Над дверью звякнул колокольчик.

— Господи, только не это! — тихо пробормотал Мортен.

Я повернулся вместе с табуретом и прямо перед собой увидел испещренную красными жилками физиономию Терье Трёгстада. Он кивнул кому-то из мужиков, шагнул к стойке и отсчитал несколько монет.

— Плесни-ка мне кофейку, большую чашку, — сказал Терье.

Мортен налил. Терье взял чашку, пригубил.

— Пей пиво, пока можешь, завтра будет поздно, — сказал он мне.

Я поставил кружку, вытащил сигареты.

— Я пью в любое время.

От Терье несло затхлым конторским потом. На указательном пальце у него блестел золотой перстень, якобы купленный на Страстном пути в Иерусалиме.

— Нынче утром я кое-что слыхал, — обратился я к Мортену.

Он поднял взгляд и тихо сказал:

— Пей свое пиво, ладно?

— Группа-то Трёгстадова обанкротилась. Долгов у них, говорят, немеряно.

— Не заводись, — буркнул Мортен.

— А тут вдруг фургон ихний угоняют, со всеми прибамбасами, — упорно продолжал я, оборачиваясь к Терье.

Он выпучил на меня свои рыбьи зенки, раздул волосатые ноздри.

— Разве не странно? — спросил я.

— Кто это сказал? — выдавил Терье.

— Фургон угнали часиков этак в одиннадцать, правда-правда.