дверей, может быть, стоит озябшая, снова заплутавшая Мари, а я тут, на надувном матраце, в потолок пялюсь.

Эта моя нездоровая одержимость, в сущности, совсем незнакомой девушкой, была поистине странной, не свойственной мне вовсе. Прежде для меня любовь к женщине была неотличима от любви к природе или искусству. Любуясь девичьей красотой, я лишь восторгался деянием Создателя, пел в своей любви хвалебную песнь ему. Я вообще всех людей рассматривал, как природные явления, ничем не отличающиеся от лесов, полей, болот, заснеженных горных вершин. Не жажда обладания двигала мною, когда я знакомился с той или иной женщиной, а лишь интерес. Занимало меня, из каких таких составляющих складываются те или иные личности. И не сами даже личности, а вот эти их компоненты и интересовали меня больше всего.

И вот теперь во мне чувствовалось некое внутреннее движение. Что-то неясное сгущалось, преобразовывалось и тут же снова развеивалось. Не мог я осмыслить, как ни старался, отчего эта необыкновенная и, возможно, даже не вполне реальная девчушка, так скоро завладела всеми моими мыслями и чувствами. Она словно бы поставила на мне свою печать, оставила в моем сердце незримый символ, означающий, что я должен теперь находиться во власти каких-то сладострастно-удушливых томлений. И я послушно томился, растворялся и стекал в некую потустороннюю область бытия.

Глава 10

Вернувшись наутро домой, я, конечно, не обнаружил там Марии. Вместе с ней оставили меня и завсегдатаи, образы других милых сердцу нимф. Я настолько привык к их присутствию в моей жизни, что теперь чувствовал себя покинутым и нестерпимо одиноким.

Несколько дней я прослонялся по городу как сомнамбула, не помня ни маршрутов своих, ни пунктов, где делал краткие остановки, ни попутчиков, а ведь они были. Но не те химерические существа, которых я старательно призывал, а вполне осязаемые, плотские и, в сущности, ужасно скучные люди. Помню только, что это всегда были случайные персонажи, возникающие словно бы из ниоткуда – синяки с Владимирской, помятая, надоедливая проститутка и еще невесть кто, случайно подобранный мною.

Спустя трое суток я начал искать встречи с друзьями, но они, как назло, были чертовски заняты. Даже обрадовавшаяся звонку Галя, посетовала на инвентаризацию в магазине, из-за которой ей предстояло безвылазно торчать на работе еще неделю.

Приходилось ждать, когда Кира разберется со своими делами и призовет-таки меня к облагораживающему труду. Он всегда был моим якорем, каждый раз, когда я отлетал от земной тверди выше положенного, он возникал с очередным нудным, но прибыльным заказом. Как в тот самый момент, когда в мою привычную, вполне себе реальную жизнь, стала просачиваться какая-то другая, волнительная и необыкновенная Вселенная.

Кира возник на горизонте моих надежд, когда я уже был на гране распада. Увлек в свою мастерскую и погрузил в пучины тупой, почти бездумной, работы. Она уберегла меня от знакомств с еще какими-нибудь сомнительными личностями, бесцельно ошивающимися в нашем многолюдном городе.

Неделя полумеханического труда и благотворное влияние активиста Киры вернули меня к жизни. Душевное же недомогание разрешилось, когда муж мадам Бовари вернулся из командировки, и к нам присоединился утомленный Сеня. Мы с Кирой над ним подшучивали, он же безропотно смирялся с ролью шута, носил нам коньяк, и мы вечерами сидели в Кириной мастерской, совсем как раньше, когда еще студентами гужбанили в институтских скульптурных подвалах.

Жизнь эта была ясная, простая, совсем уж незатейливая и, конечно, наскучила бы мне в скором времени, если бы не прервалась. Заказ мы выполнили раньше срока, деньги за него получили очень даже приличные, и я наконец-то снова смог вернуться домой к своему паноптикуму.

За все то время, что я работал с Кирой, я ни разу не побывал на Невском и теперь, оказавшись среди своих творений, вновь ощутил невероятную потребность созидать. Моих сказочных видений рядом не было, уверенности, в том что я когда-нибудь увижу Марию, тоже. Но сам ее образ, столь основательно впечатавшийся в мою память, был соломинкой, способной вытащить меня из творческого застоя.

Воссоздание аметринового сна стало тем, с чего я начал свое новое живописное путешествие. Я рисовал множество эскизов, со страстью воплощая золотисто-фиолетовую мечту на бумаге. И в каждой работе была она – моя большеглазая энигматическая муза.

Я даже сходил на выставку камня, чтобы увидеть драгоценный минерал вживую. Он действительно оказался поразительно похож на ее глаза. Я купил необработанный осколок аметрина, только для того чтобы частичка чего-то, ассоциирующегося у меня с Мари, всегда была рядом. Дома я соорудил из медной проволоки подобие оправы для своего амулета и назвал его «Глаз девы».

Так шаг за шагом, мазок за мазком возводился мой аметриновый мир грез и желаний, в котором все было подчинено одной только цели – не расставаться с Мари. Причудливый город высвечивался на моих холстах фиолетовыми и охристыми всполохами. Его сияющие аллеи устилались тенистым кружевом тонкотелых, хрупких деревьев с бордово-кадмиевой [11] листвой. И в каждом закутке этой прозрачно-каменной мечты я оставлял след ее образа. Вся эта сказочная Вселенная была создана в честь нее одной и только благодаря ей.

Странное дело, на протяжении всего того времени, что я создавал свое последнее полотно – проекцию новой непостижимой реальности, в мою жизнь даже не попыталась проникнуть ни одна живая душа. Словно я умер или растворился в небытии. Не звонил телефон, не барабанили в двери, даже на улице меня словно бы не замечали. Однажды я столкнулся с семенящим за мамой ребятенком. Он был страшно поражен моему появлению перед ним, словно я вырос на его пути из ниоткуда. Меня такое положение дел вполне устраивало, потому что не отвлекало от главного – упоительных и ужасно далеких дебрей, в которых теперь бродили мои мысли.

Даже мой престарелый странный друг, казалось, позабыл обо мне. Он не показывался до одного знаменательного дня, располосовавшего мою жизнь, начертав первую линию порога, где меня ждал истинный, сияющий в своем первозданном великолепии, почти нагой и совсем еще юный мир моих мечтаний и стремлений.

Однажды утром я вышел в него прямо из дверей своей мастерской. Просто открыл их и оказался не на темной лестничной клетке, а в лучезарном моем видении, в моем аметриновом раю, в несказанно светлом, прозрачно-девственном краю.

На этот раз я не стал шарахаться от своих видений. Я сделал этот первый осознанный шаг в нечто неизведанное, мною же сотворенное. Я прошелся по аллее, посидел на деревянной скамье, запрятанной в цветистом кустарнике, послушал пение птиц с человеческими головами и ее глазами, а