Я был рад любому ее воплощению, пусть даже иллюзорному. И я поцеловал ее еще раз, потом еще и еще.

Она оказалась столь отзывчивой к моим ласкам, непосредственно открытой и правдивой. В ней не было ни грамма притворства или наигранности. Она действительно ничего не знала о близости и от того была головокружительно настоящей. Она не таилась, когда задыхалась от желания, не прятала себя от меня и ждала чего-то большего, о чем не имела ни малейшего представления.

Такой первозданной девственности и хрустальности я прежде не встречал. Благодаря ей я понял, наконец, сколь тонка и трогательно-целомудренна была задумка Создателя, сколь непорочна, в действительности, может быть любовь, если в ней напрочь отсутствует ум.

То о чем я и подумать-то боялся, случилось само собой. Ее невинное любопытство гнало ее к неизведанному, моя же одержимость ею просто не позволила мне остановиться.

В первый миг мне показалось, что я расхититель, похабник, въезжающий в тонкотелую нимфу, как пошлый Сатир. Но моя девочка оказалась на удивление податлива и мягка. Она была сокровищницей! Я очутился в пещере полной, несметных богатств. И тоннели этой златницы вели прямиком в небеса. Благодаря моей нимфоподобной любовнице я очутился в раю. Меня просто выбросило в открытую звездную беспредельность, где я парил в невесомости и блаженстве. Я боялся только одного, что, когда очнусь от гипнотических ее чар, кровать будет пуста.

Но когда я пришел в себя, моя возлюбленная была рядом. Она лежала чуть дыша, быстро хлопая длинным ресницами.

– Малыш, – позвал я ее, – ты как?

Мари подняла на меня влажные глаза, и я чуть не одеревенел от страха.

– Это волшебство, – проговорила она, шмыгая носом, – волшебство, которое от меня всю жизнь скрывали. Но ты мне его подарил. Спасибо.

Меня еще никогда не благодарили за это. Мне кажется, люди, вообще редко благодарят друг друга за секс. Хотя то, что было между нами, сексом назвать язык не поворачивался. Я укутал жмущуюся ко мне Мари покрывалом, поцеловал ее в нос и сказал, что это я должен ее благодарить за то, что сделала меня зрячим.

– А раньше ты плохо видел? – спросила она совершенно серьезно.

– Да Мари, очень плохо, почти что ничего. Но теперь я вижу, в чем есть ценность, а что фикция, суррогат.

Мари задумалась, села в постели, а потом спросила:

– А как же ты нарисовал всех этих существ, если ты так плохо видел?

– Видимо, с помощью внутривидения, о котором и не подозревал раньше.

– Ясно, – она обвела мою увешанную картинами мастерскую взглядом. – А всех их, ты тоже с натуры рисовал и лепил?

Меня словно кипятком обдали, этот совершенно дикий вопрос было странно слышать даже из уст Мари.

– Малыш, приглядись внимательно, вот хотя бы к этой птице. У нее же человеческое лицо, или к этой кракозябре, или вот Псоглавец в пальто тебя не смущает?

– Нет, он мне больше всех нравится.

– Мари, ты когда-нибудь видела человека с собачьей головой? – говорил я, уже понимая, что происходит нечто несуразное.

– Нет, но я многого не видела. Это же не значит, что этого нет.

– Синих псов в этом мире нет, Мари, – печально изрек я, понимая, что моя фея, скорее всего так же реальна, как и эта собака в пальто.

– Как же не бывает, если вот он стоит здесь, такой милый и добрый.

Я вздохнул.

– Я всегда говорю глупости, так меня все вокруг уверяют (кроме тебя). Но я уверена, что мои глупости не так уж и беспочвенны, просто другим трудно их понять. Им проще сказать, что неправа я, чем признать себя заблуждающимися. А еще людям проще жить в уже созданном мире, где за них все придумали и решили как правильно. Но ты не такой, ты не боишься менять правила, поэтому я буду тебя любить. Всегда.

Я обнял мою добросердечную прелестницу, и мы снова зарылись в покрывало.

Я блуждал в лабиринтах своих мыслей, пытаясь сойти с тропы сомнения. Все было настолько реальным и фееричным, что я отказывался признавать это сном моего разума. Я решил сдаться ему, решил, что Мари права – то, что люди признают психическими расстройствами, не обязательно должно иметь мрачный окрас. Может, это и не ограничение вовсе, может, это прорыв в запредельность, в неизведанность и безграничность. Ведь как можно знать наверняка о чем-либо, пока не изведаешь это на себе. Я решил рискнуть всем, я выбрал любовь, и мне неважно было вымышленная она или нет.

Пока я странствовал в лабиринтах своего разума, Мари разглядывала мои работы.

– Скажи, а как же ты их нарисовал, если в нашем мире таких чудиков не существует? Ты был в других мирах, да?

– Был Мари, был. И тебя когда-нибудь туда отведу.

– А где находятся эти миры? – восторженно вопрошала Мари.

– В моем воображении.

– То есть ты их сам придумал?

– Ну да.

– Тогда получается – ты волшебник, – пропела она мечтательно. – Я знала, что когда-нибудь тебя отыщу. Бродила по городу и ждала когда встречу.

Мы лежали так довольно долго, я любовался моей грезой, она картинами на стенах. Но вот она вдруг резко села на постели и в глубокой задумчивости спросила:

– А в какой момент они появляются в твоем мире, только после того, как ты их нарисуешь?

– Именно так.

– Но если их изначально нет нигде, то как они возникают в твоей голове?

– Я рисую их по своему образу и подобию.

– Что всех?!

– Ну да.

– Но они же абсолютно разные! – поражалась моя фея. – Этот вот хмурый, этот мечтательный, а вот та девочка и некоторые ее сестры вообще выглядят надменными.

– Даже эта глиняная баба, – сказал я, вставая с дивана и беря в руки сосуд в виде женской фигуры, – с разного ракурса и под разным освещением, кажется иной, что уж говорить о живом человеке.

– Ты такой умный! – восторгалась Мари.

– Ну что ты, – рассмеялся я, – меня тоже частенько корят за то, что я несу несусветную чушь.

– Я никогда, никогда не буду тебя корить, – серьезно заявила Мари. – Я буду только любить тебя.

Глава 12

Мы были абсолютно счастливы. Еще ни разу в жизни мне не хотелось стать кем-то особенным, сотворить нечто невообразимо прекрасное или преодолеть абсолютно любые трудности для кого-то. Всю свою жизнь единственным объектом любви для меня служил я сам. Только мое мнение и мои интересы брались в расчет. Теперь же, я напрочь забывал о себе и своих нуждах. Я желал только одного – погрузиться с головой в этот невозможный, изящный,