– Заткнись! – не выдержал наконец Стив. По голосу было слышно, что ему страшнее, чем когда он понял, что нас сейчас будут убивать. – Замолчи! Не могу больше это слушать!

Может, Стиву удалось понять слова, не знаю. Но я понял то, что лежало за словами. Не знаю, как я понял, но Мотоциклист был одинок. Хуже, чем я за всю свою жизнь, хуже даже, чем я мог себе вообще представить. Он жил внутри стеклянного пузыря, и наблюдал оттуда за остальным миром. Даже просто слушая, что он говорит, я каким-то образом тоже становился одиноким, и мне захотелось стряхнуть с себя это чувство. Я дернул головой и вырубился от боли.

Когда я снова пришел в себя, он все еще говорил. Все было так же, ничего не изменилось, мы так и сидели в проулке, но чувствовалось, что скоро рассвет. И холодно. Я никогда не мерзну. Но сейчас я замерз, заледенел, не мог пошевелиться. Мог только лежать и слушать пустой голос Мотоциклиста.

А он говорил о том, что удивляло его больше всего на свете: что некоторые зачем-то ездили на мотоциклах группами.

Я попытался что-то сказать, но вышел какой-то воющий хрип, как будто пнули собаку.

– Расти-Джеймс, – сказал Стив, – ты еще жив?

– Мгм, – сказал я. Больно было офигенно. Лучше двадцать раз быть порезанным, чем это.

Я сел попрямее, опираясь на стену, и наблюдал, как мир вокруг меня то расплывался, то собирался в четкую картинку.

Мотоциклист присел рядом. Мы были одеты почти одинаково. Мне всегда доставались те одежки, из которых он вырастал, но как только я надевал их на себя, они переставали выглядеть так, как на нем. Белая майка, черная кожаная куртка и джинсы. Только он носил ботинки, а я был в кроссовках. Волосы у нас были такого оттенка рыжего, какого я больше ни у кого не видел, и глаза одинаковые. По крайней мере, одинакового цвета.

И никто, нигде, никогда не принимал нас за братьев.

– А что эти… которые на нас напали? – спросил я.

– Он им навешал, – сказал Стив, как будто его это злило. – Одному серьезно так. Другой убежал.

– Респект, – сказал я. Голова болела так, что даже смотреть было больно.

– Благодарю, – вежливо отозвался Мотоциклист.

– Ну, уж в этот раз тебе обязательно надо в больничку, – сказал Стив. – Я серьезно.

– Да блин, – сказал я. – Когда были разборки…

– Да заткнись ты со своими разборками! – заорал Стив. Я чуть не поплыл от одного его крика. – Разборки! Банды! Фигня это все! Все было не так. Совершенно не так, как ты думаешь. Просто кучка отморозков, которые решили друг друга поубивать.

– Тебе-то откуда об этом знать, – прошептал я. Это все, на что у меня хватило сил.

Стив обернулся к Мотоциклисту.

– Ну, скажи ему! Скажи, что ничего другого в этом не было!

– Ничего другого в этом не было, – сказал Мотоциклист.

– Ага! – сказал Стив злорадно. – Понял?

– Ты же был вожаком, – сказал я. – Значит, что-то для тебя в этом было.

– Было забавно, первое время. А потом стало невыносимо скучно. Вся моя заслуга в прекращении разборок – на самом деле в том, что мне стало скучно, и все это знали. Они бы и так прекратились. Слишком много наркоты.

– И ничего не забавно, – возразил Стив.

– Ну, это по моему личному опыту, – сказал Мотоциклист. – Охотно верю, что многие его не разделяли. Что многие боялись драк до паники. Но паника в драке легко сходит за отвагу.

– Что-то в этом было, – прошептал я. Я устал, меня тошнило, и все болело так, что лучше бы я сдох. – Было что-то. Я помню.

– Похоже, что это распространенное мнение.

– Вот да, – сказал Стив, обращаясь ко мне. – Просто тебе это нравилось сдуру.

– Не стоит забывать, – сказал Мотоциклист, – что он еще и верен без упрека.

Минут пять было тихо. Потом Мотоциклист снова заговорил.

– Похоже, что для людей важной составляющей жизни является быть частью чего-то большего. К чему-то принадлежать.

Вот что было страшно. Всегда страшно мне, а теперь испугало и Стива. Пугало вообще всякого, кто оказывался рядом с Мотоциклистом. Он не был частью и не принадлежал – ни к чему, никому и никогда. Хуже того, и не хотел.

– Вот что я не понимаю, – выпалил Стив. – Как это никто до сих пор не взял ружье и не разнес тебе голову.

– Даже в самых примитивных человеческих сообществах к безумным относятся с инстинктивным уважением, – ответил Мотоциклист.

– Хочу домой, – сказал я тупо.

Мотоциклист помог мне встать. Меня шатало.

– Не унывай, – сказал мой брат. – Банды вернутся, как только наркоту уберут. Люди будут упорно стремиться вступать и принадлежать. Вот увидишь, банды вернутся. Если доживешь, конечно.

Голова продолжала раскалываться и на следующий день, и я решил, что и в самом деле стоит сходить в поликлинику. Мотоциклист испарился, как только доставил меня домой, папаша ушел около полудня, так что куда-то мне все равно надо было деваться.

Поликлиника была бесплатная, и даже не обязательно было называться своим настоящим именем, они не следили. Полным-полно стариков и мамаш с ноющими детьми. Мне там приходилось бывать, когда к папаше приходила белочка. Не так уж часто с ним это случалось, как можно было бы подумать.

Врач меня принял через час где-то. Молоденький такой, прямо не верится, что настоящий врач. Я всегда думал, что им сто лет только учиться надо.

– Головой ударился, – сказал я ему.

– Похоже на то, – сказал он.

Он промыл мне голову этой вонючей дрянью, которая жжется. Потом зачем-то засунул мне в рот градусник и послушал сердце. Непонятно, какой мне от всего этого мог быть толк, но я послушно сидел и не отсвечивал. Мне нравились здешние врачи. Особенно те, которые возились с отцом. Жалко, что я не знал про это место, когда сломал щиколотку, я бы тогда сюда пришел, а не в больничку. Ненавижу больницы. Уж лучше в тюрьму. Но ничего не имею против врачей. Просто обычно смысла никакого к ним ходить. Ну, разве таблеток даст каких-нибудь.

– Температура немного повышена, – сказал он. – Я даю тебе направление в больницу, на рентген. Головой ударился ты на этот раз порядочно.

И улыбнулся. Как будто прекрасно знал, что на самом деле случилось. Но навидались они этого столько, что понимали – читать мне нотации сейчас бесполезно.

– Не-а, – говорю.

– То есть?

– Ни в какую больницу не пойду. Дайте мне только что-нибудь, чтобы не болело так.

И не успел я это сказать, как все вокруг потеряло цвет и закрутилось, а в ушах появился какой-то звон, такой громкий, что все заглушал, и мне пришлось схватиться за кушетку, на которой я сидел, а то бы свалился.