Молочник поднял свои мохнатые брови и помог мне составить банки в сетки. Вдруг бабушка отвернулась к стене и принялась делать вид, что с трудом закрывает последнюю из них. Я сама лично проверила все пластмассовые крышки перед выходом из дома и прекрасно знала, что все они отлично закрывались. Несмотря на это, через мгновение она повернулась и артистично заявила, что я взяла плохую крышку. Моему возмущению не было предела: утром она утверждала, что никакой порчи нет, рассказывая сейчас молочнику уже совсем другую историю, ко всему прочему, обвиняя меня в подборе плохой крышки. Тот мигом нырнул в кладовку, и в ту же секунду у бабушки в руке мелькнуло что-то блестящее.

— Зачем ты врешь? — не удержалась я.

— Чтоб он сидел дома по ночам! — шепнула она в ответ.

С ловкостью факира она вытащила откуда-то огромную цыганскую иглу и проколола свой большой палец левой руки. Кровь закапала в литровую банку с молоком, и, покружив гипнотическим кругом на поверхности, вскоре полностью растворилась в его белизне. Отточенным движением, только что слишком тугая крышка, с легкостью оделась на банку. А бабушка, как ни в чем не бывало, поблагодарила мужчину за беспокойство и вышла на улицу.

Не пройдя и трех метров, она остановилась у соседского забора, вручила мне все сетки с молоком кроме той, что испила ее крови, и показала жестом отойти. Именно ее она разбила об забор, и быстро плюхнулась в это месиво снега, земли и молока, инсценируя, что поскользнулась на грязной дороге. Заохав и запричитав, она мельком глянула на Людмилин дом, однако там было, как и прежде, тихо. Никто не открыл дверь и даже не отдернул штору взглянуть на ее спектакль.

— Поставь банки подальше от дороги и пойди, позови хозяина мне на помощь, — кивая в сторону дома, с деловым видом сказала она.

Всегда убеждая меня, что мы команда, вся ее манера поведения сейчас говорила об обратном. Как мне было известно про команду, то весь план действий изначально обсуждался между ее участниками. Я же односторонне исполняла все команды, не понимая смысла ни в своих ни в ее действиях. Конечно, имелись догадки: кровь — вампир, здесь вроде понятно. Но что бабушка хотела увидеть, выманивая его здесь и сейчас при свете дня, сидя на этой грязной дороге, мне было совершенно непонятно! Насупившись, я подошла к двери и постучала в неё.

Казалось, никого не было дома. На всякий случай я постучала снова, и, простояв достаточно долго, развернулась уходить, как вдруг дверь открылась. На пороге стоял довольно приятной наружности мужчина, худой и высокий, немного не бритый и явно заспанный. Попросив его о помощи, я указала рукой на бабушку, которая все еще театрально сидела в белой от молока луже. Мужчина в ответ даже улыбнулся, так как представшая перед ним сцена заметно повеселила его. Я внимательно следила за ним и не могла найти ни одного признака, говорящего, что он вампир. У него были серые глаза и короткие светлые волосы. Взгляд показался мне вполне приветливым. Он даже вызывал жалость, показавшись мне слегка приболевшим от весенней сырости. Мужчина надел куртку, всунул ноги в резиновые сапоги, и пошёл за мной к забору. Он поприветствовал бабушку, выходя из калитки, и наклонился к ней, протягивая руки помощи. Я обошла лужу и стала поддерживать её со спины, как вдруг мой взгляд упал на лицо Людмилиного мужа. Его глаза не моргали, зрачки стали очень маленькими, и от них красными ветками по серому полотну расползалась кровь. Я никогда в жизни не видела таких страшных глаз. Они более не выглядели человеческими, с этого мгновения они принадлежали какому-то мертвому существу, ожившему под влиянием зова крови.

Его лицо не выражало более ни улыбки, ни каких-либо других понятных мне эмоций. Не сложно было догадаться, что единственной его мыслью в голове была «кровь, кровь, кровь». Уже стоя на ногах, бабушка все что-то говорила, но мужчина совсем не слышал ее. Вдруг он резко глянул на её проколотый палец, потом тем же не моргающим взглядом на облитый молоком забор. Через секунду его ноздри расширились, и я увидела, как он вдыхает ими воздух вокруг себя. Это движение ноздрей было абсолютно животного характера, оно никак не могло быть человеческим. Зачастую люди не могут распознать даже запах молока, не говоря уже о капли крови в нём. Но даже сейчас, замечая все эти изменения в его глазах и поведении, и какой-то своей частью поверив, что он может быть вампиром, я совершенно не ощущала никакой опасности. Он не мог напасть на меня и вцепиться мне в шею своими клыками. Он не мог взлететь, как летучая мышь и ворваться в моё окно поздней ночью. А если нет таких агрессивных действий, то выходит, что и причин бояться вампиров, нет!

Вдруг бабушка опять принялась падать. Её ноги уже, казалось, скользили совсем по-настоящему. Она, распахнув рот, как только что выловленная рыба, хваталась за руки соседа так, словно падает в пропасть. Худощавый мужчина собрался с силами, подтянул её наверх и снова поставил на ноги.

— Ох, спасибо, дорогой мой, выручил! Возьми молока парного, — все еще держась за него, предложила бабушка, махая головой на стоящие в стороне банки.

Он все еще выглядел довольно растерянным. Словно в замедленной съемке лишь спустя время он посмотрел на банки, снова переведя свой взгляд на бабушку и на забор. Мужчина не реагировал на ее слова или действия сиюминутно, как полагается. Он словно ушел глубоко в себя, разыскивая ответы на какие-то свои вопросы, или возможно стараясь распознать источник манящей его живительной жидкости.

— Передавай Людочке привет, — отпустив, наконец, его руки, быстро попрощалась бабушка.

Мы стали удаляться по обочине, как вдруг я неистово захотела обернуться. Мне казалось, что кто-то невидимый берет меня за плечи и силой разворачивает к себе. Я сразу вспомнила то самое утро, когда мы отнесли черной ведьме ее «Вишневый Пирог», и, глядя мне в затылок, она заставляла меня обернуться. Это был невероятно сильный взгляд, способный поработить даже самого упертого человека, но то, что сейчас делал со мной вампир было сродни гипнотическому воздействию. Моя шея под воздействием незримого магнетизма, сама собой поворачивала голову назад. Я совершенно не могла сопротивляться! Все действия выполняло моё тело, не спросив у меня ни единого разрешения. Вдруг, бабушка резко отдернула меня, словно вернув тело к послушанию.

— Не смей повиноваться ему! — очень тихо, но невероятно резко произнесла она.

— Бывают вампиры энергетические, — уже дома продолжила бабушка. — Это обычные люди, которые не умеют получать энергию от приятных эмоций, от природы, солнца и моря, от матери земли, и, тем более, от света далеких звезд. Им доступна лишь людская энергия, и они, порой совершенно неосознанно, ищут способы ее добычи. Мы же в свою очередь отдаем энергию, когда с нами несправедливо обходятся, когда мы хотим сказать «нет», а говорим «да», и когда испытываем сильный страх. Одним словом, когда наше внутреннее состояние кардинально отличается от внешнего. Именно тогда в нас и отрывается прореха, через которую утекают жизненные силы. Неопытный вампир будет по-детски задираться и раздражать вызвавшихся к нему на диалог оппонентов. Он постарается нащупать их слабое место и, давя именно туда, подпитается ими, оставив лишь головную боль и неприятные воспоминания. Опытный энергетический вампир действует по-другому, он всячески старается заслужить твою любовь и расположение. Он сближается с тобой настолько, что становится способным «связать тебе руки» и лишить всякой возможности вырваться из его хватки, а затем он начитает тиранить и третировать, устраивая конфликты на пустом месте. Задевать человеческое самолюбие и притуплять волю. Такие вампиры особо опасны, когда они акцентируются на одном близком человеке и пьют исключительно его энергию. Тогда их жертва начинает болеть и чахнуть на глазах. Из-за несправедливых поступков и осуждающих фраз, внутренний баланс нарушается, и человек становиться открыт разрушающим тело болезням. В таком случае нашей жертве вполне может грозить смерть раньше отмеченного срока, если она вовремя не распознает и не приструнит своего вампира.