Оршанский связываться с подобной сволочью. И потом, анонимки-то на нас обоих!.. С отвращением припомнился Станиславу Сергеичу ласковый и ускользающий взгляд Ефременко, его излюбленная поза «принципиального коммуниста», которой тот щеголял на собраниях. Прищучить бы его насчет анонимок! Мечтательно подумал замдиректора. Да где там – ускользнет, как угорь. И тут вдруг у него в мозгу простуженный Верин голос отчетливо произнес: «Не хочет она его денег!» – и хитроумная душа Тропотуна возликовала. Ибо попался Иван Иванович Ефременко, и нехорошо попался, – на внебрачной связи.

Черт! Опаздываю!.. И в считанные секунды калькулятор и бутылка вина из сейфа перекочевали в его дипломат, а сам Тропотун в собственную приемную.

– Любочка, я на Сельмаш! Завтра буду после обеда, – бросил он, пробегая мимо розового пупса за пишущей машинкой.

Девушка проводила начальство томным взором, радостно потерла ручки и набросила на пишущую машинку чехол: дура она, что ли, торчать на работе, если шеф слинял?..

Отрешившись от ниибытимовских забот, Тропотун быстро шагал вдоль Вокзальной магистрали. Небо, полностью очистившись от туч, сделалось таким голубым и сияющим, что хотелось на него вознестись. Возле ЦУМа он подошел к цветочному киоску, выбрал три пышных, нежно пахнущих пеона: бордовый, белый и розовый, – и свернул вглубь микрорайона.

Махом взбежав на четвертый этаж, Станислав Сергеич остановился у знакомой двери. Прислушался к агрессивному стрекоту пишущей машинки, чуть усмехнулся, оправил волосы и вызвонил свой фирменный звонок. Стрекот резко оборвался. Раздался топот босых ног – и дверь широко распахнулась.

– Привет! – Вера выпустила ему в лицо струйку сигаретного дыма, и ее зеленоватые глаза насмешливо блеснули: – О! да ты сегодня прямо жених! Я сейчас… – она резво протопала в крохотную комнатку, откуда тотчас раздалось яростное тарахтенье машинки.

Станислав Сергеич хмыкнул и аккуратно притворил дверь. Потом прошел в кухню, огляделся и присвистнул: везде, в мойке, на столе, на холодильнике – громоздились горы немытой посуды вперемешку с чистой. «Богема несчастная!» – буркнул он, освобождая на столе пространство для дипломата. Сунул в девственно пустую морозилку красивую импортную бутылку, поставил в керамический кувшин цветы и отнес в гостиную, где определил на обшарпанное и вечно расстроенное пианино.

Верин своеобразный шарм, ее абсолютная непрогнозируемость и свободолюбие притягивали Станислава Сергеича по закону противоположностей. Даже ее внешний вид: «тиффозная» стрижка, свободная мужская рубашка, обтягивающие брючки и неизменная дымящаяся сигарета в руке – не укладывались в стереотип «приличной женщины» из окружения Тропотуна. Впрочем, она клятвенно уверяла его, что сигареты, кофе и мужская рубашка с закатанными по локти рукавами – атрибуты творческого состояния, иначе она просто не может работать.

Он прошел в прихожую и тщательно причесался у висевшего там зеркала, стараясь, чтобы поменьше были видны залысины. В какой-то момент ему показалось, что в дымчатой глубине стекла промелькнула верткая тень, и он застыл, напряженно всматриваясь в гладкую поверхность, однако зеркало лишь равнодушно отражало волевое, слегка тронутое загаром мужское лицо. Станислав Сергеич коротко вздохнул, сдул с расчески волоски и вернулся в гостиную, где расположился в видавшем виды кресле.

Стук машинки оборвался, и в дверном проеме появилась Вера. Картинно застыв на мгновенье, она воскликнула:

– Какие роскошные пеоны, Станислав! Тронута… право, тронута… – она послала ему воздушный поцелуй и упала в другое кресло. – Уфф!.. Сделал дело, гуляй смело! Как говаривала моя незабвенная бабхен.

– Которая полька?

– Которая русская красавица, – она смешно передразнила его интонацию. – От польки мне достались лишь материальные осколки прошлого в виде серебряных ложек с монограммой. – Внезапно она смолкла, и глаза ее широко распахнулись: – Мужчина, ты наверно голоден?.. – она соскочила с кресла и унеслась на кухню.

До ушей оставшегося в одиночестве мужчины донеслось хлопанье дверцы холодильника и какое-то подозрительное шебуршение. Потом вошла Вера с пепельницей в руках, устроилась в кресле и закурила. Вид у нее был умиротворенный.

– В наличии имеются рыбные тефтели, кусочек сыра и черствый хлеб, – мечтательно произнесла она. – Впрочем, хлеб можно размочить…

– Покорнейше благодарим, – поклонился он.

– А-а… брезгуешь… не уважаешь… – заныла она противным голосом оскорбленного в лучших чувствах алкоголика.

И Тропотун не мог не рассмеяться – получилось очень похоже.

– Да уважаю, уважаю! Даже Мурфатляр достал. Лежит, между прочим, в морозилке…

Она вскочила и принялась отплясывать дикарский танец, выкрикивая: «Мурфатляр! О-ля-ля! Мое любимое вино!.. Где достал?»

– В сейфе. Специально для тебя держал.

– Умница! Добытчик! – она чмокнула его в щеку и опять убежала в кухню.

Скоро на столе с изящной небрежностью были расставлены кувшин с пеонами, высокая бутылка с янтарным напитком, два бокала и тарелочка с закаменелым сыром.

– Майн Гот! Какой декаданс… – воскликнула она с прононсом и зарылась носом в цветы. – О-о… небесный аромат… Хи-хи, еще нюх не прокурила… Ну что ты стоишь, как соляной столп? Приземляйся!

– Жду, когда изволит сесть дама… – он придвинул ей стул.

Станислав Сергеич разлил вино по бокалам.

– В нем присутствует оттенок чайной розы… – мечтательно произнесла Вера, поставила свой бокал и принялась грызть кусочек сыра. – А как твои дела? Что слышно про «Сказочный бор»?

И, вдохновленный ее вопросом, Тропотун принялся живописать сложившуюся на данный момент ситуацию. Вера внимала ему, как пророку, однако более внимиательный наблюдатель, нежели Станислав Сергеич, уловил бы в ее глазах некие озорные огоньки.

– Заму нужен размах… – негромко сказала она в ответ на его слова о перспективах на директорское кресло. – Да только ведь съедят тебя! Станешь директором и тут же каждый начнет отъедать от тебя по ма-алюсенькому кусочку… – и она демонстративно стала обгладывать свой кусочек сыра, повторяя: – Вот так… Вот так…

– Подавятся! – с вызовом заявил он и некстати вспомнил про подлеца-анонима. – Я их заставлю работать! А то разболтались при Воеводе, только время на работе проводят да денежки получают, наподобие Ефременко… – и глаза его зло блеснули.

– Еф-ре-мен-ко… – нараспев произнесла Вера, и лицо ее сделалось жестким и недобрым.

– Ну да, Иван Иванович, – с деланным равнодушием пояснил Тропотун. – У него, кажется, еще с твоей подругой роман был…

– Роман! – фыркнула она, как рассерженная кошка. – Не роман, а прямо-таки Гран лямур! К сожалению, односторонняя. В результате – младенец на руках и полное разочарование в жизни.

– Печальная история, – вздохнув, заметил Станислав Сергеич и после небольшой паузы сочувственно поинтересовался: – А на алименты она подала?

– Как же, подала!.. Мы ведь гордые… Сами воспитаем! Ух, я бы эту сволочь… – и ее красивые ручки сжались в крепкие кулачки.

Хватит! Мысленно осадил себя Тропотун. Семя брошено, в нужное время оно даст росток.

– Впрочем, это не мое дело, просто женщину жалко…

Про «Сказочный бор» и связанные с ним планы по устройству собственной карьеры Станислав Сергеич мог бы говорить