– Если еще раз такое повторится, я себя тоже не сдержу.

– О, получил строгача от пруссака, – на этот улыбка Берковски оказалась совсем холодной.

– Что вам конкретно от меня надо? В контракте стоит абстрактное «изучение Зоны» – формулировка, подходящая скорее для отмывания денег…

– Хорошо, будем откровенны. Нам нужна «закрывающая технология», способная управлять… – Берковски прищурился: – Так скажем, временем. Или, точнее, его распределением.

– Временем? Именно во время ее поисков и пропал сверхопытный Загряжский?

– Да. А что вас смущает? Деньги за так никто не платит. Вон бангладешцы вкалывают у нас на полях по шестнадцать часов в сутки только за то, чтоб не утонуть в своей затопленной муссонами и дерьмом республике… Да, Загряжский пропал. Но на всякого мудреца довольно простоты. Серж был не слишком эмоционально уравновешен и мог совершить какую-нибудь детскую ошибку. Дать, например, белочке орешек или морковку зайчику.

Лауницу показалось, что глаза Берковски прикрылись от удовольствия, может и в самом деле показалось, но губы тот действительно облизал.

– Речь идет об артефакте или аномалии?

– Современный уровень знаний о Зонах Посещения отменяет прежнее деление на «аномалии» и «артефакты». То деление базировалось лишь на внешних признаках. Твердое тело считалось артефактом, а дисперсное или полевое – аномалией. Современное зоноведение рассматривает артефакты и аномалии как разные состояния и проявления одного и того же объекта. Так, например, аномалии «ведьмин студень», «зеленка», «ржавое мочало», «жгучий пух» и «серебристая паутина» – это очевидно нанороботы, наноассемблеры и прочие наноустройства, связываемые вандерваальсовыми силами в разные дисперсные структуры. Артефакт «пустышка» является для наноустройств своего рода доковой станцией и сервером. А «живые покойники» – это предположительно результаты разворотов хронального потока, в результате чего «вытаскиваются» явления из неэйнштейновского событийного пространства, из дополнительных измерений времени, возможно, из прошлого. Наши эксперты считают, что управление хрональными процессами производится с помощью объекта, который именовался старыми сталкерами еще в романтические времена «смерть-лампой». Я намеренно избегаю в беседе с вами научного языка, он вас только запутает…

– Как-как называют эту штуку сталкеры?

– «Смерть-лампа». Когда-то ей приписывали ужасающее смертоносное воздействие, но это, очевидно, байки.

– Смерть-лампа, бой-баба. Кто ж их боится? Только трусы, и я в том числе. Даже после всех соударений у меня в голове все же осталось больше пяти грамм мозгов. Хорошо, я стал ловчее, быстрее, сноровистей. Но и после пересадки чужой памяти я ведь не приобрел всех необходимых сведений о Зоне, мои знания нисколько не расширились. И если Загряжский пропал во время поисков «смерть-лампы», то «отпечаток» его памяти был изготовлен до того. И, значит, никак не может мне помочь. Почему вам не взять настоящего сталкера, вы же всех внесли в свои базы данных, за всеми следите вплоть до кабинки с очком? А меня еще немного потренировать, что ли.

Лауниц стал демонстративно смотреть на даму у шеста – похоже, у нее на месте позвоночника стальная пружина. Силопроводы в мышцах точно имеются. Вот она, закрепившись на шесте стиснутыми ляжками, откинулась назад и в диком изгибе заглядывает сама себе в сочную попу. Публика кричит: «Лизни, лизни». Лауниц на секунду представил, как она так изгибается в постели, сидя на нем… Но Берковски не унимался, казалось, что зудит он, чуть ли не поднеся губы к уху собеседника, хотя находился на той стороне стола.

– Сказать по правде? Их нет. Загряжский был последним из настоящих сталкеров. Остальные – это наемники или коммивояжеры. Выбить контракт, навешать на себя до хера оборудования, загрузить максимум информации от внешних систем наблюдения, добежать до объекта, схватить что-нибудь, и мигом назад. Никто из них не любит Зону. А Загряжский любил… может, любит до сих пор.

– Это вы сами виноваты, что нет. За что боролись, на то и напоролись.

Лауниц почувствовал на своей щеке прикосновение женской руки, а потом под его рукой оказалось тугое гладкое бедро, а чуть ли не перед носом пятый «стоячий» размер. И расслабляющий аромат афродизиаков, разжижающий в голове и воспламеняющий пониже пупа.

Та, что была на шесте, уже снялась с него и подпирала горячим боком Лауница, а Берковски понимающе улыбался. Лицо у девушки было не как у бестии и секс-бомбы, а кругленькое, милое, да еще большие, как будто наивные глаза. Впрочем, в левом видны были проблески изображений, которые проецировал на сетчатку экран, закрепленный на ее брови. Видно, девушка получала информацию на клиентов, какие позы любят, сколько денег имеют, не пытаются ли скрыться, не заплатив.

– Поговорим? – сказала она. – Я тоже из Восточной Европы, из Щецина. Мне тут так одиноко.

Она трогательно потупила глазки и томно поправила прядку волос, украшенную крошечными звездочками фотонических кристаллов.

– Нет, не поговорим. Извини, красотка. Как-нибудь в другой раз.

Лауниц встал. Прежде чем выйти, он подавил в себе острое желание ухватить Берковски за шкирятник дорогого пиджачка и сунуть гладкой налитой мордой в тарелку. И дальше порисовать этой булькающей «кисточкой» рисунки в стиле Мондриана на всех глянцевых поверхностях, которых тут хватает.

Раньше у него никогда таких мыслей не возникало. Уконтрапупили всех сталкеров, сделали из них наемных коммивояжеров, а теперь настоящий понадобился.

Когда спускался по лестнице к выходу, с тоской подумал, что если бы не этот черт Берковски с его наглой торжествующей улыбочкой, точно бы задержался в компании милой щециночки. Лауниц словно ощутил на ладонях ее выпуклости, от вздутий ее сосков даже стало щекотно ладоням; его передернуло от ненависти к представителю «Монлабс».

Лауниц порывисто прошел мимо секьюрити с отличными маленькими рожками на лбу – очередная генная модификация – и наконец оказался на улице, давно лишившейся уличного освещения. Подсвечивали ее только рекламные люминесцентные пузыри, медленно плывущие в тихом воздухе. «Скажи мне да, – мелькнуло на боку одного из них, – и я заберу тебя в Элизиум. Похоронная компания Ахерон. С улыбкой на ту сторону».

Велосипед обоссан – притом прицельно и обильно, галстуком его, что ли, вытирать?.. А ведь не отвертишься, обложили. Скорее всего, албанская мафия, ставящая на счетчик и торгующая органами, и корпорация, печально известная своими аморальными биологическими экспериментами, находятся в партнерских отношениях.

И что? Садиться на велик и дуть на койку, домой?

Или сказать этой «благодетельнице», этой хитрющей Вере, все, что он о ней думает? А хрен, тоже не выйдет. Он ведь не знает ни ее номера телефона, ни адреса. Из особых примет – запомнилась только ее сумочка «Варья Пейн» из инкубаторской крокодиловой кожи. Стой, а он ведь знает, где находится фирменная франшиза – на Ориджин-стрит, не так уж далеко отсюда, если уцепиться за какой-нибудь пиццамобиль. Конечно, он не найдет Веру прямо там, но ведь о ней в бутике могут что-нибудь знать.