— Вот ведь, всю ночь не спал. Все думал, как разговор начну, а пришло время, и начать не знаю с чего.

— Вы правда деда моего знали? — помолчав, спросил Гриша.

— Силантия-то? Знал, — грустно улыбнулся старик. — Вот, его трудами да заботой после ранения жив остался, — добавил ветеран, похлопав заскорузлой ладонью по деревяшке. — Дохтур у нас в лазарете из немцев был. Злой. Да и как не озлиться, ежели ранетых почитай половина войска было. Делал, что мог. А сказать надо, что мог он не много. Пулю достать, перевязать или, вон, ногу отпилить — это запросто, а чтобы потом выходить, не умел. Потому и злился на Силантия крепко. Тот своими травами да отварами почитай треть сотни казачьей спас. Дрались тогда турки знатно. Насмерть стояли. Да только сломили мы их. Хоть и полегло народу — страсть. Вот после того дохтура я с дедом твоим и познакомился. Рана загнила, да спас меня Силантий. Выходил.

— А потом что было? — спросил Гриша с жадным интересом.

— А потом мы по станицам вернулись. Так и не сумел я деда твоего за спасение души своей отблагодарить. В станице тогда у меня своих бед навалилось, ну да то уже только моя печаль. К нашему разговору не касаемо. А фамилию я крепко запомнил, хоть и в горячке почти весь обратный путь валялся. Выходит, из всего рода ты один живым остался?

— Один. Батя успел перед смертью себе могилу выкопать. На погосте, рядом с матерью. Туда и лег. Без домовины, — срывающимся голосом ответил парень. — Как сам выжил, до сих пор не понимаю.

— А тебе и не надо, — выдохнул старик. — Выжил — значит, время твое еще не пришло. Живи да радуйся, и не гневи Бога сомненьями.

— Вот и живу, — развел Гриша руками.

— Не грусти, казак, — вдруг улыбнулся старик. — Никому не дано его путь знать. Иногда мы можем только узнать день его окончания. Ну, да ты это знаешь.

Самовар закипел, и ветеран, выбив трубку, скомандовал:

— Забирай, сынок, того пузатого и пошли в дом. Чаевничать. Там и беседа сладится.

Перенеся самовар в дом, Гриша поставил его на стол и, отступая в сторону, бросил быстрый взгляд за занавеску, где стояла широкая деревянная кровать. Над кроватью, на ковре, висела сабля. Гриша так и замер, прикипев к оружию взглядом.

— Что, приглянулась красавица? — с добродушной усмешкой спросил старик, заметив его взгляд.

— Неужто ширванка? — пролепетал Гриша, не веря своим глазам.

— Она самая. Лично с турецкого паши снял. Дамасского булата клинок. Что, нравится?

— Да как же такое не нравиться может? — возмутился парень.

— Верно. Сразу казацкую кровь видно. От одного взгляда на настоящую саблю замер, словно громом пораженный, — продолжал смеяться старик. — А хотел бы ее в руке опробовать?

— А можно? — спросил Гриша с такой надеждой, что старый казак поперхнулся.

— Отчего ж нельзя? Нельзя кому попало, а родовому казаку сам бог велел. Снимай.

Гриша благоговейно снял со стены саблю, и по ладоням, коснувшимся оружия, пробежала легкая дрожь. Плавно выдвинув клинок из ножен на треть, парень залюбовался игрой света на муаровом узоре стали. Это было не просто оружие. Это была легенда. Гриша и сам не знал, сколько простоял так, любуясь оружием. В чувство его привел задумчивый голос старого казака:

— Влюбился?

Гриша невольно вздрогнул и, смутившись, задвинул клинок обратно в ножны.

— И чего стоишь? — вдруг спросил старик с ехидной усмешкой.

— А чего делать-то? — не понял парень.

— Казачьему спасу ты хорошо обучен, это я сразу увидел. Вот и потешь старика. Спляши с ней. Глянем, как моя красавица руку твою примет.

— Что, правда? Можно? — не поверил Гриша своим ушам.

— Нужно, сынок. Пошли, — решительно заявил старик и первым захромал к выходу.

Григорий сбежал с крыльца и, отступив от дома на десяток шагов, замер, держа саблю в левой руке. Тело отозвалось на привычное состояние сосредоточенности сразу, словно ждало. Правая рука парня одним движением вымахнула саблю из ножен, и воздух застонал, рассекаемый острейшим клинком. Гриша играл саблей, словно и вправду сражался. А когда все закончилось, очнулся стоящим на одном колене, с вытянутой вперед саблей. Левая рука продолжала сжимать ножны обратным хватом, обратив их в защиту.

— Силен, — одобрительно кивнул старый казак. — Потешил старика. Любо. Давно я такой доброй пляски не видел.

— Да и я, признаться, с самого испытания так не плясал, — ответил Гриша, слегка задыхаясь от переполнявших его чувств.

— Умойся и в дом ступай, — скомандовал старик, забирая саблю.

Когда вошедший в мазанку Гриша увидел хозяина, то растерялся. Тот сидел перед накрытым столом, положив перед собой саблю и какой-то узелок, и задумчиво попыхивал трубкой. Увидев парня, он жестом указал ему на место перед собой и, молча налив чаю в кавказский грушевидный стаканчик, тихо сказал:

— Смотрю, легла тебе красавица моя в руку. Да и на душу тоже. Так?

— Так, дяденька, — не стал лукавить парень. — Словно сама в пляске руку вела.

— То добре, — кивнул старик. — Значит, признала она кровь твою. И вот что я тебе скажу, казак. Забирай ее.

— Да как же так, дяденька?! — растерянно ахнул парень. — У вас же небось и наследники есть. Тоже род казачий.

— Нет. Сгинули мои наследники. Дочка одна осталась, — грустно вздохнул старик. — Давно уже мужняя жена, да только не казак он. Хоть по роду и в реестре пишется.

— Разве ж так бывает? Чтобы по роду да по реестру казак, а по делу…

— Бывает. Не казак, купец. От службы откупается и сынов откупает, пузо отрастил, что баба на сносях. С какой стороны к коню подходить, и забыл уже. Все на бричке катается, что тот барин. Вот и выходит, что нет у меня наследника. Да и не хочу я, чтобы настоящий булат абы кому достался. Оружие вою служить должно, а не в сундуке пылиться. Вот пусть оно тебе и послужит. Но и это не все. Вот, смотри, — с этими словами старик развернул узелок и выложил перед парнем странную брошь.

— Неужто рубин?! — ахнул Гриша, рассмотрев ее. Камень в броши был размером с перепелиное яйцо.

— Он, — кивнул старик. — С тюрбана того самого паши снял. А здесь казна моя. Все, что скопил за годы. Только на похороны себе отложил. Батюшке местному отдал.

— Не могу я это принять, — вдруг потряс Гриша головой. — Не мое оно. Дочки твоей.

— Твое, — отрезал старик. — Помру я на днях. Срок пришел. А как не станет меня, похорони по нашим законам. Проследи, чтобы все правильно сделали, и сорокоуст закажи, да молебен отстой. А как сделаешь, так и живи, как сможешь. А насчет дочки не переживай. Я у попа бумагу оставлю, что наследником своим тебя кличу, перед людьми и Богом. Мол, долг старый плачу. Не посмеют спорить. Так сделаешь?

Ветеран смотрел на парня с такой надеждой в глазах, что Гриша не осмелился отказать ему в последней просьбе.