нам. И тут Крейзи резко встал и схватил со стола шахматную доску. Фигуры разлетелись по всей палате вместе с моей уже близкой победой. Держа над головой шахматное поле и скорчив страшную рожу, он прошипел:

– Хули ты орешь, рыба!

Лежащий больной издал громкое «ах» и натянул простыню до глаз. Медбратья переглянулись и замерли. Медсестра прикрыла рот рукой. Больной азиат попятился к выходу. Из туалета на шум выглянул нос Молля. Я на всякий случай зашел за спину Крейзи. Но все так же под одеялом лежал с банкой в руке брат. Он широко и ехидно улыбался. В палате вместе с шахматной доской над головой Крейзи повисла пауза. Все смотрели на седовласого. Он тяжело дышал, потом захрипел, его трясло мелкой дрожью. Он выставил вперед кулаки и сделал пару шажков к Роме. Крейзи замахнулся доской и, нахмурившись, крикнул: «Ну-ка!» Седовласый дернулся назад и сразу как-то обмяк, скукожился, побледнел. Медленно левой рукой перехватил себя где-то под ребрами, а правой трясущейся ладонью с толстым обручальным кольцом на пальце стал судорожно ощупывать лоб. Немного похватав ртом воздух и поглядев в пол, он еле слышно просипел: «Вызывайте милицию», – и, шаркая ногами, пошел к выходу. Со слезливой жалостью смотрел ему вслед похожий на Борменталя. «Господи, как надоело. Все надоело, господи!» – бормотал седовласый. За ним, прикрывая ладонью рот, выбежала медсестра. Медбратья растерянно переглянулись. И тут во весь голос захохотал брат.

– Уходите отсюда, подонки! А то хуже будет! – сказал с ненавистью похожий на Борменталя, сжимая тонкие пальцы в кулак.

– Ладно, ты тут не очень-то! – сказал, поднимаясь с кровати, брат. – Уходим, менты нам не обосрались.

Крейзи швырнул доску в ноги лежащего под простыней, тот дернулся и ойкнул.

– Спасибо! – поблагодарил Крейзи.

Из туалета вышел Молль.

– Что случилось? – наигранно спросил он.

– Ревизор приходил! – ухмыльнулся брат. – Уходим.

Медбратья расступились.

– У, блять! – дернулся, пугая медбратьев, Крейзи.

– Скоты! – прошептал Борменталь.

Мы вышли из палаты. По лестнице бежали, смеясь.

– Вот ведь рыбы! Ха-ха! – гоготал Крейзи.

Оглядываясь по сторонам, пересекли больничный двор.

– Свин, Рома, подождите! – крикнул сзади Ганс.

Мы обернулись. Ганс догонял нас, неся в руках свои убогие шмотки.

– Пошел в жопу, урод! – крикнул ему брат и, сплюнув, пошел дальше.

Крейзи остановился, подождал Ганса и со всего маху двинул ему кулаком в ухо. Ганс упал без единого звука. Мы рассмеялись. Ганс поднялся и, потирая ухо, пошел за нами, соблюдая дистанцию.

Какое-то время он еще пожил у нас в каморе. Загадил ее. Питался лишь бензином и объедками с помоек. Обосрал нам все углы каморки, развел жуткую антисанитарию. Нам пришлось его выгнать. Насупившись, взяв с собой ведро и резиновый шланг, он ушел. Больше мы его не видели. Слышали потом, что обосновался он где-то в центре в подвале. Лежал там целыми днями на сломанной раскладушке, выползая по ночам за бензином. В раскладушке дыра посередине, и Ганс срал, можно сказать, под себя. От горячих труб, сырости и гансовских нечистот в подвале размножились какие-то нереально здоровые слизняки, которые гроздьями висели на стенах, периодически сползая под раскладушку насытиться. Ганс же, говорили, за отсутствием пищи этих самых слизняков ел. Такая вот пищевая цепочка. Позже Ганса посадили. Уже надолго. Он затащил на чердак какую-то пьяненькую малолетку-неформалку и изнасиловал. На рулоне стекловаты изнасиловал, говорили. Суд расценил это как циничное или с особой жестокостью. Ну как-то так. Потом видел кто-то его из сидящих знакомых в «Крестах», живущего под шконкой в рваных чулках. И звали его вроде бы Танька.

V

Когда брат вышел, или, как правильно говорить, откинулся, из спецПТУ, я подарил ему плеер. Эту русского производства механическую коробочку синего цвета на аккумуляторе я выпрашивал у мамы полгода. Не то чтобы он дорого стоил, но у нас и таких денег не было. Как я понял, мама даже копила. Жили мы тогда, честно сказать, не очень. Многие мои одноклассники уже ходили в джинсах, жрали иностранный шоколад и жвачку килограммами. Мне же мама за случайную пятерку в награду покупала маленькую плиточку «Сникерса», которую в Россию присылали иностранные фирмы для рекламы товара, то есть для бесплатной раздачи. Как бы не так! Нашли дураков! Ушлый предприниматель толкал ее за деньги таким, как моя мама.

– Заслужил! – говорила мама, торжественно вручая мне шоколадку.

– Спасибо, мамочка, – говорил я, играя восторг, и целовал довольную маму в щеку.

А придя в свою комнату, смотрел на этот маленький кусочек шоколадного говна и еле сдерживал слезы, жалея свою учительницу-мать. Со злостью, шмыгая носом, жевал я эту приторную гадость. Навсегда «Сникерс» остался для меня сладко-соленым.

Плеер висел у меня над кроватью. Я вбил в стену несколько гвоздей, издырявив обои, пока не нашел шов между кирпичей, и водрузил на них плеер. Теперь, лежа на кровати, я мог слушать музыку и любоваться жужжащей коробкой. Так и висел он там у меня до приезда брата. Мама ввиду «большой ценности» этой ерунды выносить ее из дома запрещала.

Брат принял подарок без эмоций, но обнял. С тех пор гвозди в стене немного раздражали меня, плеер, теперь братовский, пылился в ящике стола. Брат сдул с него пыль и продал, когда у Молля уехали на дачу родители. Несколько человек скидывались на водку. Плеер ушел по приемлемой цене, он домашний был, в отличном состоянии. Я даже коробочку упаковочную от него сохранил. Насобирали они денег на ящик водки, на закуску пошли соленья моллевских родителей. Ну еще приглашенные дамы натащили из своих холодильников всякой снеди по кусочку. Дам звали Таня и Вика. Таня была высокая и безгрудая. Вика маленькая, с толстой жопой и тоже без ярко выраженных выпуклостей сверху. Их называли моментерши. У них была и третья подруга, Жанна, но тогда стала всем в напряг. За год до этой вечеринки она, обдышавшись клея, упала с девятого этажа. Жить осталась. Но даже лучшие подруги от нее отвернулись. Она ходила хромая и с кучей лекарств. У нее были отбиты почки и удалено одно легкое, кажется, левое. Скучно с ней стало, с этой кучерявой, конопатой девчонкой с кривой шеей. К тому же от нее плохо пахло, и дышала она со свистом.

Меня на это мероприятие никто не позвал. Только брат сказал: «Если хочешь, заходи попозже». Собирались они часов в семь. Я, выждав подольше, пришел в десять. Хрипящий Летов с чересчур прибавленным глухим грохотом басов был слышен издалека. В открытом окне, вытянув ноги на улицу, на подоконнике, в солдатской шинели сидел Стас