звуки смешались в один. И казалось мне, что там, в углу, кричит, умирая, какой-то страшный, но несчастный монстр. Я хотел уйти на лестницу, но в этот момент оттуда выглянул брат с пакетом клея в руках.

– Чин, можно потише и побыстрей?! – недовольно кривился он.

– Ах ты, гадина! – заорал Чинарик и начал колотить собаку еще с большим остервенением.

Животное завизжало так пронзительно, что у меня зазвенело в ушах, а идущие под домом прохожие стали, вздрагивая, задирать головы вверх. Я закрыл руками уши. Как-то бешено заколотилось сердце.

– Чин, достал, придурок! – заорал брат.

Оттолкнув его, не выпуская из рук пакета, он сорвал с собаки ремень, схватил ее за загривок и хвост, перекинул через перила и отпустил… Как-то медленно и молча, размахивая лапами, собака полетела вниз. Мы с Чинариком завороженно наблюдали, как она, перевернувшись через голову, с глухим неприятным звуком врезалась в козырек универмага «Все для мужчин» десятью этажами ниже.

– Все! – сказал зло брат и добавил, уходя опять на лестницу. – Идите разделывайте!

– Черт! Сволочь Свинья! – Чинарик отчего-то расстроился, но вряд ли ему было жалко собаку.

Я взял пакет с инструментами, и мы спустились на четвертый этаж, где пролезли через дыру в решетке и попали на козырек универмага, который жители верхних этажей использовали под мусор, не влезающий по габаритам в мусоропровод. Беззастенчиво, но тайком сбрасывали они свои поломанные мебеля с лестничных балконов. Нашу жертву мы нашли между разбитой тумбочкой и огромным паласом. Глаза собаки были широко раскрыты, и в них, помутневших, мелькали огни улицы. Мир продолжал отражаться в ее мертвых глазах. Когда мы подошли ближе, она испуганно покосилась на нас. Но это была лишь игра теней. И не скалилась она зло на нас, просто от удара у нее вывернуло челюсть. Вокруг головы растеклась уже чуть подернутая корочкой большая лужа густой красной крови. Моросил настырно дождь, и казалось, что шерсть у собаки шевелится.

– Давай ее, суку, под балкон затащим, чтоб не капало, – отвлек меня Чинарик.

Я кивнул. Мы взяли ее за лапы и потащили под навес. Она была еще теплая, мягкая жизнью, но уже неприятно тяжелая смертью. Молча достав из пакета кухонные ножи и ножовку, долго не понимали, с чего начать.

– Надо, наверное, шкуру содрать, – задумчиво произнес Чинарик с расширенными зрачками.

Я заглянул ему в лицо, оно было наполовину освещено светом, падающим из окон квартир. И тут он улыбнулся. В освещенную сторону, криво. И в эту половину залезла собака со своим отражением. По выражению его лица, по этому отражению я понял, что сейчас у нас начнутся отходняки. Чинарик громко сглотнул и взял нож. Ткнул труп в брюхо. Нож согнулся, спружинил. Нож был тупой, его незачем и некому было точить.

– Давай, может, голову отрежем, – сказал я, – потом легче будет.

Чинарик кивнул. Я взял ножовку и попытался прорезать шкуру на шее. Ножовка, как и нож, была не острая, много лет никто ею не пользовался. Зубья терлись о мокрую шерсть, об остывающую собаку без всякого результата. Мокрая шерсть запахла собачьей жизнью.

– Чин, натяни шкуру.

Чин натянул, брезгливо дергалась его верхняя губа. Я прорвал тупым полотном кожу. С хлюпающим звуком, как будто разом оторвали от стекла десяток детских резиновых присосок, оторвалась толстая кожа от мяса. Дальше я нудно и долго пилил, кромсал ножовкой шейные хрящи. Медленно текла помертвевшая кровь. Добрался до кости. Раз! Дернулась рука, и этот звук! А дальше как по маслу пошло, как фольговую упаковку прорвал, не разворачивая. Было где зацепиться ножом. Вдвоем срезали шкуру с мяса, с легкостью отделяя от туши. Брюхо вспороли. Кишки вытащили наружу палкой. Меня затошнило. Пилой же отпилили лапы. И все это молча. Лишь Чинарик тихо под нос заикался матом, и все тише и тише шел от собаки утробный пар. Расчленили. Парное мясо сложили в пакеты. Одежда и руки в липкой собачьей крови. Тошнит.

– Ну все! Пойдем отсюда, – кривился Чинарик.

Уходя, я накинул на остатки животного прогнивший палас. «Спи спокойно», – пронеслось в голове. И усмехнулось невесело. Дождь усилился. Пролезли обратно через решетку на лестницу, оставляя на прутьях кровь. На этот раз чужую, собачью.

– Ну как? – встретил нас брат, потирая руки.

– Все нормально, – кривясь и облегченно вздыхая, мы бросили на пол липкие пакеты.

Брат брезгливо поморщился.

– Мамаша дома, сейчас тазик принесу, – сказал он и ушел в ванную.

Переоделись, почистились. Очень противно было, когда я мыл тощие куски мяса, прилипшего к таким же тощим костям. Брат в это время звонил Верке.

– Привет, Верка. Нам тут килограмм пятнадцать парной баранины подогнали, готовь циклодол и деньги! Какое тухлое, сама увидишь – парное!

Я домыл «баранину».

– Сид, сложи в чистые пакеты, – приказал брат, зайдя в ванную, взглянул в зеркало и задержался, подмылив чуть помявшуюся помойку на голове. – И нам еще срежь мяса!

Он был бодр и доволен, все прошло так, как он и задумал. Втюхивать Верке «баранину» брат пошел один. Чинарик отпивался в комнате чифиром. Я отбивал куски мяса и кидал в миску с уксусом. Просто мясо. Обыкновенное мясо. Через час вернулся брат с портвейном и Моллем, которого встретил у метро. Молль жадно щелкал обломками зубов. Четыре бутылки портвейна, или, как мы называли его за отвратительный запах жженой резины и привкус ацетона, клизмовки. Жахнешь стакан, затаив дыхание, чтоб не чувствовать вонь, и все равно всего тебя перетряхивает, течет липкая, предрвотная слюна изо рта, а из глаз слезы. Брат мог взять два пузыря и получше качеством, но клизмовки получалось по ноль семь каждому. К тому же закусью шашлык.

– Сид, сахар есть? Давай леденцы! – брат суетился, глаза его начали выкатываться.

Сухой уже язык терся об уже сухие губы. Сушняк. Уже съел, уже поперло. Закинулись тоже, для начала по пятнашке. Поставили разогреваться в кастрюльке остатки чифира. Брат достал сковороду. Сейчас будет его фирменное блюдо, восточная сладость! Леденцы! Он улыбается и потирает руки. Выдавливаем таблетки из лафеток.

– Брат, сколько? – спрашиваю я.

На секунду он задумывается, дергаясь всем телом и лицом, пританцовывая, заглядывает в кастрюльку с чифиром.

– Давайте пятьдесят! Да, пятьдесят! Пятьдесят точно нормально! – говорит он возбужденно.

Не жалко и пятьдесят. За «баранину» Верка отвалила щедро, хоть и долго и недоверчиво внюхивалась в пакеты с мясом. Давим бутылкой таблетки в порошок, завернув их в газету. Рецепт прост: чифир, сахар, циклодол по вкусу. Тщательно перемешать в однородную массу и аккуратно вылить на разогретую сковородку. Готовить на медленном огне до загустения. Пока брат колдует над десертом,