Клык и дышал «Моментом». Из комнаты раздавались вопли. В квартиру я зашел беспрепятственно – входная дверь была гостеприимно распахнута. В коридоре, стоя на коленях в углу, блевала Вика. По обоям лениво сползали плохо пережеванные огурцы. Вика повернула голову в мою сторону и, сплюнув что-то липкое, прошептала: «Господи, как же мне плохо!» – и отерла висящие слюни. Я прошел мимо кухни в комнату. На кухне, на плите, в чугунной сковородке жарилась яичница. Яиц из десяти и со скорлупой. С висящих на веревке над плитой чьих-то мокрых штанов в сковородку капала жидкость непонятного происхождения. Спиной ко мне стоял, видимо, повар и, шатаясь, мочился на пол. В комнате праздник достиг апогея. Посередине, размахивая руками, плясал Дима Шевелев, бывший одноклассник брата. Он бешено вращал головой с закрытыми глазами и бил ногами, не видя того, что находилось вокруг. Уже осыпались стеклянные дверцы серванта, и теперь на осколки стекла падали с полок книги, по которым било безумное копыто Димы. «Па-не-слась!» – орал он, задевая ногой полированный стол. Посуда летела на пол, стопки подпрыгивали под «Поганую молодежь» Летова. За столом на диване, на котором уже спали жопами кверху несколько человек, сидел брат. Одной рукой он хватал где-то у подмышки тощую Таню, которая с закрытыми глазами обвисла уже лицом вниз. В другой руке у брата в пальцах была зажата беломорина, кисловато-сладкий запах выдавал ее содержимое. Брат смотрел, как Дима разрушает комнату, и смеялся.

– О как, братишка! – заметил он меня. – Проходи! Водки хочешь?

Он улыбался и был весел и пьян. В окне все так же невозмутимо на фоне медленно сползающего за дома солнца сидел с пакетом Стас Клык. Брат достал из-под дивана бутылку, налил мне и себе.

– Таня! Та-ня! – он нежно, но настойчиво потряс пьяное, безвольное тело. – Таня! Бля! Водку будешь?

Он спросил это уж как-то совсем весело. Я, конечно, понимал причину его веселья, вон она – в пальцах зажата, но мне происходящее вокруг смешным не казалось. А даже наоборот, гадким. Таня что-то промычала и пустила слюну.

– Ну как хочешь. – Он потрепал ее свалявшуюся гидроперированную солому волос. – А мы с братишкой выпьем!

Он пододвинул мне тарелку с кучкой какого-то салата на одном краю и парочкой окурков на другом – закусывай, мол, братишка! Мы выпили, салату я предпочел мутный рассол из трехлитровой банки, хотя и в нем, принятый мною за перец, плавал табачный пепел. Брат заметил мое нежелание закусывать чем бог послал.

– Подожди, братишка, сейчас яичница будет, там должны готовить! – кричал мне брат сквозь Летова.

Я вспомнил штаны над плитой и повара, выпитая водка подпрыгнула к выходу. Кончилась кассета, отплевался хриплый Егор. Обессиленный, вспотевший Дима, как в траву или в воду, раскинув руки в стороны, спиной рухнул на спящих. Пьяные недовольно заколыхались. Дима рыгнул и отрубился. В этой пьяной тишине было слышно лишь бурчание спящих глоток.

– А где Молль-то? – спросил я, устав от нетрезвой тишины.

Брат оторвался от созерцания окурков на столе и рассмеялся:

– Вон он, дура, за диваном! Жадная сволочь, еще до прихода гостей в одно жало пол-литра грохнул!

Я привстал и заглянул за диван. Молль, зарывшись лицом в пыль угла, тяжелым дыханием тревожил чью-то паутину, на красную рожу налип мусор. Я рассмеялся.

– Слушай, брат, а кто в родительскую спальню дверь сломал? – вспомнил я щепки под дверью.

Брат опять засмеялся:

– Это Челентано какую-то шалаву уединяться потащил!

Челентано был здоровенный дворовый гопник в спортивном костюме и всегда пьяный. Похож он, правда, был больше на молодого Бельмондо – такая же ублюдочная рожа. Почему Челентано? Брат налил еще по одной. Я опять запил рассолом, разболтав предварительно пепел.

– Ну как ты? – спросил меня брат, нежно улыбаясь.

Я пожал плечами, ответить не успел. С подоконника встал Стас Клык. Молча перевернул кассету и сел обратно на подоконник в ту же позу, как будто и не вставал. Начавший орать явно по десятому кругу Летов разбудил всю квартиру. Кто-то завизжал в коридоре, где-то в глубине что-то с грохотом упало. Из пьяного дрема поднимали свои лохматые головы собутыльники брата.

– Привет! – криво улыбнулась мне засохшими губами очнувшаяся безгрудая Таня.

С кровати вскочил Дима и, выпучив глаза, заорал:

– Понеслась! Свин, бля, наливай!

Захохотав дурным горлом, он ударил со всей дури кулаком в середину стола. На пол полетели остатки посуды, а старый советский стол как-то испуганно накренился к стене. Брат, улыбаясь, выставил в ряд неразбитые хрустальные стопки. К столу потянулись нетвердые руки. Дима залил содержимое в рот и грохнул ее, ребристую, об пол. Только Молль от всего этого не очнулся, лишь, что-то бормоча, перевернулся за кроватью в пыли на другой бок. В комнату, шатаясь и держась двумя руками за стену, зашла Вика.

– Водка есть? – спросила громко она.

– До хрена! – ответил Дима и схватил ее за руку для танца.

Вику повело, и она упала. Я видел, как вонзились осколки в ее голые красные коленки. Я решил покинуть это место.

– Брат, я пошел, – крикнул я брату, он не услышал – размазывая по ушам Тани ее слипшиеся волосы, он что-то шептал ей, облизываясь.

Выходя из парадняка, я встретил еще трех персонажей, направлявшихся к гостеприимному Моллю.

– Здорово, подсвинок! – заржали они, это была любимая шутка дворовой гопоты про меня, брата Свиньи.

В руках у каждого по две бутылки портвейна. Темнело. Я оглянулся. Мне в спину смотрел Стас Клык. Я поймал его остекленевший взгляд. Он приставил руку к виску и салютовал мне, не отрывая пакета ото рта. Я кивнул. «Он разложился на плесень и на липовый мед, а перестройка все идет и идет по плану!» – орало на весь двор.

Они пили до полуночи. Приходили и уходили разные люди. В том числе и нехорошие. Кто-то предприимчивый снял с петель и унес в неизвестном направлении добротную входную дверь коричневого дерматина. Пьяный народ выбил почти все стекла. Драка была после исчезновения всей десятияйцевой яичницы. Вместе со скорлупой исчезла. Последняя закусь. Следствие под предводительством моего брата ничего не установило, пока «повара», который больше всех возмущался («Вот суки, только в туалет отошел, прихожу – пусто!») не стошнило в коридоре. Тошнило громко и страшно от дерущих горло скорлупных осколков. Яйцо вывалилось с кровью. «Повара» избили. Кто-то выступил агрессивным адвокатом и тоже был бит и с позором изгнан. За пять минут до приезда милиции проснулся покинутый дамой Челентано, пропустивший все веселье, он молча выпил водки и так же молча вырвал на кухне с корнями петель оконную