— Разве ты, римлянин, не чувствуешь определенную ответственность за то, что происходит в Италии, Антоний? — спросила Клеопатра. — Разве разумно с точки зрения политики заставлять Италию так страдать от голода и экономических разногласий между предпринимателями, землевладельцами и солдатами-ветеранами? Разве не должны вы трое — ты, Октавиан и Лепид — оставаться в Италии и прежде всего решать ее проблемы? Октавиан — просто мальчик, он не обладает необходимыми мудростью и опытом. Почему вы не помогаете ему, а мешаете? — Она издала скрипучий смешок и стукнула по валику ложа. — Мне это, конечно, ничего не дает, но я подумала о том беспорядке, который Цезарь оставил после себя в Александрии, и о том, что я должна была заставить всех граждан действовать сообща, не допустить, чтобы один класс воевал против другого. Мне это не удалось, так как я не понимала, что социальные войны разрушительны. Цезарь дал мне совет, но я была недостаточно умна, чтобы воспользоваться им. Но если бы это случилось опять, я бы знала, как с этим справиться. И то, что я вижу в Италии, — это вариант моей собственной борьбы. Забудь твои разногласия с Октавианом и Лепидом, действуйте сообща!

— Я скорее умру, — сквозь зубы возразил Антоний, — чем окажу этому мальчишке-позеру хоть малейшую помощь!

— Народ намного важнее, чем один мальчишка-позер.

— Нет, я не согласен! Я надеюсь, что Италия будет голодать, и сделаю все, что могу, чтобы ускорить этот процесс. Вот почему я терплю Секста Помпея и его адмиралов. Они не позволяют Октавиану накормить Италию, и чем меньше налогов платят предприниматели, тем меньше денег у Октавиана на покупку земли для расселения ветеранов. А даром ему земли никто не даст.

— Рим построил империю с помощью народа Италии от реки Пад на севере до Бруттия на кончике «сапога». Тебе не приходило в голову, что, рассчитывая набрать войско в Италии, ты фактически утверждаешь, что больше ни одно место не способно поставлять таких отличных солдат? Но если страна голодает, они тоже будут голодать.

— Нет, они не будут голодать, — прервал ее Антоний. — Голод только заставляет их вновь записываться в армию. Это спасение для них.

— Но не для женщин, вынашивающих мальчиков, которые вырастут в отличных солдат.

— Им платят, они посылают деньги домой. Те, кто голодает, бесполезны — это греки-вольноотпущенники и старухи.

Устав от полемики, Клеопатра откинулась и закрыла глаза. Об эмоциях, которые ведут к убийству, она знала очень хорошо. Ее отец задушил собственную старшую дочь, чтобы укрепить свой трон, и убил бы саму Клеопатру, если бы Ха-эм и Тах-а не спрятали ее в Мемфисе еще ребенком. Но сама идея специально вызывать голод и болезни у своего народа была ей совершенно непонятна. Жестокость этих враждующих, обуреваемых страстями людей не имела границ. Неудивительно, что Цезарь погиб от их рук. Их собственный личный и фамильный престиж был важнее, чем все народы, и в этом они были ближе к Митридату Великому, чем им хотелось бы признать. Они перешли бы море мертвых, если бы это означало, что враг семьи погибнет. Они до сих пор практикуют политику малых городов-государств, по-видимому не имея понятия, что небольшой город-государство превратился в самую мощную военную и торговую машину в истории. Александр Великий завоевал больше, но после его смерти все исчезло, как дым. Римляне завоевали немного здесь, немного там, но то, что завоевали, они посвятили идее, которую назвали Римом для вящей славы этой идеи. И все-таки они не поняли, что Италия значит больше, чем личные враги. Цезарь все время говорил ей, что Италия и Рим — это одно целое. Но Марк Антоний с этим не согласен.

Как бы то ни было, она начала лучше понимать, что за человек Марк Антоний. Однако она слишком устала, пора заканчивать этот вечер. Будут еще обеды, и если ее повара свихнут мозги, придумывая новые блюда, то это их проблемы.

— Умоляю простить меня, Антоний. Мне пора спать. Оставайтесь, сколько хотите. Филон позаботится о вас.

И она ушла. Нахмурясь, Антоний спросил себя, уходить ему или остаться. И решил уйти. Завтра вечером он устроит банкет в ее честь. Странная малышка! Похожа на тех девиц, которые морят себя голодом как раз в том возрасте, когда надо хорошо питаться. Но они анемичные, слабые существа, а Клеопатра очень сильная. Интересно, вдруг подумал он весело, как Октавиан справляется с дочерью Фульвии от Клодия? Вот тощая девица! Мяса на ней не больше, чем на комаре.

На следующий день вновь принесли приглашение от Клеопатры отобедать у нее вечером. Антоний собирался отправиться на агору вершить суд, зная, что царица больше не появится там. Его друзья отказались от завтрака, переев всяких чудес у Клеопатры, а он, быстро проглотив немного хлеба с медом, пришел на агору раньше, чем тяжущиеся стороны ожидали его увидеть. Часть его существа все еще метала громы и молнии по поводу того, что их разговор за обедом пошел не в том направлении. Они так и не коснулись вопроса, помогала ли она Кассию. Надо подождать день-два, но то, что она явно не напугана, — это плохой знак.

Когда он вернулся во дворец губернатора, чтобы помыться и побриться — подготовиться к вечернему приему на «Филопаторе», в спальне его ожидала Глафира.

— Вчера вечером меня не приглашали? — спросила она тонким голосом.

— Не приглашали.

— И в этот вечер не пригласили?

— Нет.

— А если написать царице письмо с сообщением, что во мне течет царская кровь и я твоя гостья в Тарсе? Если я это сделаю, она, конечно, включит меня в число приглашенных.

— Ты можешь написать, Глафира, — сказал Антоний, вдруг повеселев, — но это будет бесполезно. Собери свои вещи. Я отсылаю тебя обратно в Коману завтра на рассвете.

Слезы полились, словно тихий дождь.

— О, перестань плакать, женщина! — воскликнул Антоний. — Ты получишь, что хочешь, но не сейчас. А если не перестанешь плакать, то ничего не получишь.

Только на третий вечер, во время третьего обеда на борту «Филопатора», Антоний упомянул о Кассии. Он не задавался вопросом, как ее поварам удается придумывать новые блюда, но его друзья с восторгом поглощали все, и у них не было времени наблюдать, чем занята пара на lectus medius. Определенно не флиртуют, а вид этих роскошных девушек волнует намного больше, хотя иных гостей больше интересовали мальчики.

— Завтра тебе лучше прийти на обед во дворец губернатора, — сказал Антоний, который все три раза ел хорошо, но не показал себя обжорой. — Дай твоим поварам заслуженный отдых.

— Если ты этого хочешь, — равнодушно ответила Клеопатра.

Она едва прикасалась к еде, довольствуясь воробьиными порциями.

— Но прежде чем ты, царица, окажешь честь моему жилищу, посетив его, я думаю, мы должны прояснить вопрос о помощи, которую ты оказала Гаю Кассию.

— О помощи? О какой помощи?

— А разве четыре добротных римских легиона не помощь?

— Дорогой мой Марк Антоний, — растягивая слова, устало проговорила Клеопатра, — эти четыре легиона шли на север под началом Авла Аллиена, который, как мне сообщили, был легатом Публия Долабеллы, в то время законного губернатора Сирии. Поскольку Александрии грозили чума и голод, я была даже рада передать Аллиену четыре легиона, оставленных Цезарем. Если Аллиен решил переметнуться, когда пришел в Сирию, меня винить в этом нельзя. Флот, который я послала тебе и Октавиану, попал в сильный шторм, серьезно пострадал и вынужден был вернуться. И нигде ты не найдешь записей о том, что флот был предоставлен Гаю Кассию или что я дала ему денег, зерна или войско. Я признаю, что мой заместитель на Кипре, Серапион, посылал помощь Бруту и Кассию, но я буду рада, если Серапиона казнят. Он действовал самостоятельно, никаких приказов я ему не отдавала, а это делает его предателем Египта. Если не казнишь его ты, то это сделаю я по возвращении домой.