Но все это время я опасался расследования в морском суде. Правда, Бусслер думал, что расследования не будет совсем, потому что никто не пострадал. Мы прибыли в Гамбург. Я просмотрел почту. Никакой повестки не было. Не получили их и капитан и первый помощник. Я вздохнул более свободно. Однако вечером капитан Шумахер из компании прибыл на борт. Он некоторое время оставался в каюте с капитаном, а когда они вышли, капитан, проходя мимо, сказал:

— Расследование в морском суде через три дня, Прин.

В эту ночь я стоял на вахте. Это хорошо, потому что я все равно не смог бы заснуть.

В девять часов на борт пришел старый шкипер, старик с лысой головой и белой как снег бородой. Я приказал подать грог и несколько сандвичей с ветчиной для него. Он рассказывал о былых днях, о том, как двадцать лет командовал кораблем в два раза большим, чем наш. А теперь он старый, работы нет, его отправили на пенсию, на сто восемьдесят марок в месяц. Он спросил, нельзя ли ему взять несколько сандвичей для жены, и, когда я разрешил, бережно завернул их и убрал в карман со смущенной улыбкой. Я отвернулся. Вот за чем он приходил. А что будет со мной?

Три дня спустя в морском суде началось расследование.

— Теперь они разорвут нас на клочки, — заметил Бусслер.

Мы стояли в темном длинном коридоре здания морского суда в Бремерхавене, капитан, первый помощник, я и несколько человек из команды. Капитан «Карлсруэ» со свитой прибыл немного позже и обменялся с нами вежливыми приветствиями. Мы стояли в темном проходе перед коричневой дверью, ведшей в комнату суда. Люди с «Карлсруэ» столпились у окна.

— Не волнуйся, Прин, не отберут они твое удостоверение, — успокаивающе сказал Бусслер.

Худой пожилой человек с острой бородой прошел мимо. Все откозыряли. Он холодно принял приветствие и скрылся в комнате суда.

— Это государственный представитель, — объяснил капитан. — Что-то вроде обвинителя от государства.

За ним прошли несколько веселых краснолицых людей с портфелями. Один из них приветливо кивнул нам.

— А это эксперты-оценщики, — пояснил капитан. — Все из Бремена.

— Не очень хорошо для нас, гамбургцев, — задумчиво произнес Бусслер.

Наконец, маленький человек в черном костюме юркнул в комнату суда, как крот в норку. Судейский пристав пригласил нас войти.

Мы вошли в длинный мрачный зал. За столом сидели председатель и эксперты. Слева помещался государственный обвинитель. Мы шагнули к столу и протянули документы клерку.

— Надеюсь, мы увидим их снова, — прошептал Бусслер.

Нам предложили сесть.

Председатель суда открыл заседание, прочитав описание происшедшего. Затем вызвали капитана «Карлсруэ» как первого свидетеля. Тот самоуверенно заявил, что «Карлсруэ» стоял на якоре из-за погоды и поломки двигателя. Он сделал все необходимое. Корабельный колокол звонил с короткими интервалами, а когда нас заметили, он включил сирену. Поклонившись суду, он вернулся на место. Он произвел прекрасное впечатление. Потом была очередь нашего капитана. Он объяснил, что ничего не мог видеть, так как в момент столкновения лежал в постели с температурой.

— В этом случае, — спросил обвинитель, — можете ли вы указать, кому вы поручили заменить вас?

— Я не знал заранее, что у меня будет грипп, — хрипло ответил капитан и сел.

Первый раунд был за «Карлсруэ».

На место свидетеля вызвали Бусслера. С ним обходились жестоко. Почему он не встал на якорь, когда погода портилась? Он ответил, что невозможно встать на якорь, находясь на пути кораблей. Спросили, почему не двигался медленнее. Он пояснил, что шел со средней скоростью.

— Средняя скорость оказалась слишком быстрой, — заявил обвинитель. — Вы должны были идти медленнее.

Бусслер промолчал.

— Что вы делали потом?

— Я послал четвертого помощника очистить якорь.

— Кто четвертый помощник?

Я встал.

— Значит, вы были с мистером Бусслером на мостике? — спросил обвинитель, подчеркивая каждое слово ударом ручки по столу.

— Да, сэр.

— Сколько было времени?

— Почти четыре.

— Сколько минут до четырех?

Это была ловушка. Я инстинктивно чувствовал это, но напрасно пытался угадать, к чему он клонит.

— Три-четыре минуты, — ответил я, колеблясь.

Он повернулся к лоцману:

— Но вы говорили, что была очень темная ночь, небо затянуто, шел снег.

Лоцман кивнул. Обвинитель снова повернулся ко мне. Очки его блеснули.

— В соответствии с моим морским опытом, я думаю, вам нужно по меньшей мере семь-восемь минут, чтобы глаза привыкли к темноте. Неудивительно, что вы не могли всего увидеть.

— Но я видел.

Вмешался эксперт:

— Прошу прощения, комиссар, но, когда вы были моложе, ваши глаза привыкали к темноте быстрее.

Я глазами поблагодарил его, а обвинитель сделал такое лицо, словно откусил перец.

— Ладно, — неохотно сказал он, — оставим это на время. — Он снова повернулся к Бусслеру: — Когда вы действительно впервые увидели «Карлсруэ»?

— Четвертый офицер доложил мне о нем.

— А, да, и что вы увидели, мистер Прин?

— Я заметил высоко горящий белый огонь.

— Ну а теперь расскажите нам, как все произошло. Вы получили приказ очистить якорь. Что вы стали делать?

— Я побежал вперед и вызвал плотника, — сказал я, тщательно взвешивая каждое слово, — и мы вместе пошли к кабестану.

— Поэтому вы были непосредственно заняты якорем?

— Да, сэр.

С триумфальным блеском в глазах он сделал заключение:

— Полагаю, вам не пришло в голову сначала осмотреться?

Мне нечего было сказать. Внезапно вспыхнул капитан.

— К чему все эти глупые вопросы? Первый помощник приказал очистить якорь, и поэтому первое, что он должен делать, — очистить, и все. На моем корабле люди выполняют приказы, и все! — К концу его голос стал громче, и председатель позвонил в колокольчик.

— Я должен просить вас…

Все равно я почувствовал, что этот раунд наш. Затем Бусслер должен был отчитаться в своих действиях после столкновения. Он сделал это очень хорошо, подробно описав каждое одно за другим, хотя обвинитель старался сбить его с толку вопросами.

Заседание подошло к концу, суд удалился. Мы ходили взад и вперед по коридору.

— Как вы думаете, что будет? — спросил я капитана.

— Как выпадет жребий.

Наконец нас снова позвали в комнату суда. Судья зачитал решение. Виновата только погода. Все остальные невиновны.