друзей императора, например герцога Беренгария (58), Теган упоминает. Следовательно, свой труд он написал между осенью 836 и летом 837 г., самое позднее зимой 837/838 г.[268] Несмотря на быстроту, даже поспешность его создания, сочинение производит впечатление целостности в концептуальном плане и законченности по форме изложения. Между тем для сбора материала у Тегана было совсем немного времени, ведь замысел стал созревать у него, по всей видимости, лишь после восстановления императора Людовика на троне и повторной коронации в Меце в 835 г. Побудительным толчком к этому стали события 833 г., образующие смысловое ядро произведения. Пожалуй, стоит согласиться с мнением Э. Тремпа, что катастрофа на Поле лжи произвела на Тегана шоковое впечатление и подтолкнула к интенсивной рефлексии[269]. Однако он взялся за перо, уже зная, что для его героя все закончилось благополучно.

Достаточно сложную проблему представляет вопрос об источниковой базе Gesta Hludowici. Теган не историк, он не пишет хронику очередного царствования, скрупулезно собирая материал. Не пишет он и биографию, также предполагавшую действие героя в строго определенном информационном поле. Трирский хорепископ излагает свое глубоко личное понимание проблемы, формирует некий концепт, лишь отталкиваясь от реальности. Он не пользуется поэтому официальной анналистикой: сообщения о большинстве событий, встречающихся у Тегана, в Анналах королевства франков, например, значительно более обстоятельны.

Уже в первой главе автор упоминает некие “многочисленные истории и рассказы отцов”, из которых он черпает информацию. Кто были эти вольные или невольные информаторы Тегана, остается только догадываться. Очевидно, это были люди, с которыми он общался довольно тесно либо в силу личных симпатий, либо по роду своей деятельности. Среди таковых вполне могли оказаться аббат Лорша Адалунг, аббат Прюма Марквард, аббат Вайсенбурга Гримальд, а также граф Лангау Гебхард[270]. Пренебрежение Тегана к письменным текстам, очевидное из-за отсутствия явных параллелей в современных ему произведениях, отмечается практически всеми[271]. Однако некоторые предположения о том, из каких сочинений Теган мог черпать сведения, все же высказывались. Так, Б. Симсон полагал, что при составлении генеалогического древа Арнульфингов он опирался на “Деяния мецских епископов” Павла Диакона или “Генеалогию дома Каролингов”[272]. Это предположение вызывает сомнения прежде всего потому, что каролингская генеалогия по мужской линии в обоих случаях возводится к легендарным троянским героям[273]. Теган же, напротив, нигде об этом не упоминает. Да и текстуальные различия слишком очевидны[274]. Некоторое их сходство, скорее формальное, объясняется, по-видимому, тем, что все они восходят к одному образцу — традиционной библейской модели. Гораздо большее число исследователей полагало, что образчиком для 19-й главы послужила знаменитая Vita Karoli Эйнхарда[275]. Однако, несмотря на значительное сходство двух сообщений, последнее также представляется маловероятным. Скорее следует предположить, что Эйнхард и Теган черпали сведения из одного источника — расхожих представлений о короле, его внешности, физических, нравственных и интеллектуальных достоинствах, о чем еще будет сказано ниже. Но даже если Теган и заимствовал материал у автора “Жизнеописания Карла”, то все же очень существенно переработал его.

* * *

“Знания и мудрость” Тегана, отмеченные Валафридом в одном из поэтических посланий[276], заставляют коснуться вопроса о его возможном образовании. Все, что мы можем узнать об этом, содержится в Gesta Hludowici. Тегану знакомы некоторые античные авторы, Гомер, Овидий, но прежде всего Вергилий. Произведения последнего он дважды цитирует (44, 52). Однако в целом его сведения об античной литературе скудны. Это особенно заметно на фоне небывалого расцвета внимания к ней при каролингском дворе и в ряде имперских монастырей, таких как Рейхенау, Лорш, Прюм, Фульда и др. Его знания ограничиваются необходимым минимумом риторического образования, основу которого составляли как раз произведения Овидия и Вергилия. Влияние античных классиков на Тегана минимально. Оно не прослеживается не только в идейном плане, но даже на уровне лингвистических заимствований. Язык Gesta далек от изящества. Теган зачастую избегает сложных грамматических построений и предпочитает использовать простые конструкции. Длинные фразы, в которых уместно было бы ожидать употребления инфинитивных оборотов, представляют собой лишь череду дополнительных и определительных придаточных предложений. Автор постоянно нарушает порядок согласования времен, неправильно употребляет конъюнктив. Даже в аналогичных случаях он не уверен в выборе наклонения[277]. Путаница наблюдается в падежном согласовании имен, относящихся к разным склонениям[278], в использовании предлогов (de или ех), в правописании отдельных слов[279], в употреблении ablativus absolutus[280]. Конечно, определенное количество ошибок можно было бы списать на переписчиков[281]. Однако в целом грамматический стиль произведения безусловно обладает ярко выраженным авторским началом. К его особенностям можно отнести также использование в одном предложении однокоренных слов[282], ненужных дополнительных синонимов[283], повторение одних и тех же слов и выражений, подчас весьма громоздких[284].

Те главы, что особенно напоминают анналы (10-15, 21-41), по стилю несколько отличаются от остальных частей произведения. Здесь преобладают простые грамматические формы, а сложноподчиненность почти целиком заменяется сложносочиненностью. Это особенно характерно для провинциальной анналистики. Можно предположить, что при написании указанных глав Теган использовал какие-нибудь не дошедшие до нас местные анналы или, что также вероятно, сам вел погодную запись в своем диоцезе. К сожалению, доказать это со всей определенностью не представляется возможным.

Уже современникам труд Тегана казался более правдивым, нежели изящным[285]. Его латынь, тяготевшая к разговорному языку, значительно уступала высокому стилю Эйнхарда, Алкуина, Валафрида или Рабана Мавра.

Думается, однако, что Теган сознательно не стремился к стилистическому совершенству. Его образованность носила иной характер. В основе нее лежали прежде всего Библия, сочинения Отцов Церкви, агиографическая литература. Gesta Hludowici изобилует реминисценциями из Ветхого (16, 20, 44, 52, 53) и Нового (44, 49) Заветов. И даже там, где нет прямого цитирования, Теган опирается на примеры библейской истории, считая ее единственно авторитетным и достойным орудием дидактического воздействия (3, 20, 44,). На страницах Gesta упоминаются также “Пастырское правило” Григория Великого (20) и сочинение Тобия о блаженном Иове (44). Однако источником подлинного знания Тегану представлялась прежде всего Библия. Складывается впечатление, что он просто не испытывает необходимости искать истину где-либо еще и меньше всего в произведениях древних язычников. Этим, пожалуй, объясняется и скверный литературный стиль Тегана: латынь Вульгаты казалась ему вполне приемлемой. Более того, возможно, единственно достойной для реализации поставленных им задач. В раннее Средневековье всякий письменный текст обладал значительной долей сакральности и, строго говоря, восходил к Богу. Так что подражание библейской латыни представляется вовсе не случайным. В конце концов, Теган писал не изящное литературное произведение, а в высшей степени