Айзек возвращается к кухонному гарнитуру, с грохотом открывает хлебницу, отодвигает в сторону черствую буханку белого хлеба и находит такой же черствый, притаившийся в глубине круассан. Он хватает его, раздраженно топает обратно к столу и протягивает новое лакомство существу.

– Вот. Ешь.

Яйцо нюхает круассан, подозрительно осматривает его со всех сторон и наконец начинает есть. На этот раз оно не проглатывает еду целиком: оно грызет круассан то с одного, то с другого заостренного конца, мерно стачивая черствое слоеное тесто, казалось бы, беззубым ртом. Айзек снова молча наблюдает. Какой бы ужасный беспорядок ни царил сейчас на его только что начищенной кухне, то, как существо ест, сыпля лавиной крошек из уголков рта на пушистое пузо, стул и кафель, раздражает Айзека куда больше. За неимением слюнявчика он хватает с сушилки тарелку и с такой силой впечатывает ее в стол перед яйцом, будто собирается разбить. Существо перестает обгладывать круассан и, моргая, смотрит на Айзека. Он указывает на тарелку. От напряжения на его шее проступает рельеф мышц.

– Ешь отсюда, – стараясь говорить спокойно, командует он и снова делает вид, будто кладет в рот еду. Затем он складывает руки на груди. – И чтобы ни крошки.

Яйцо озадаченно моргает, рассматривая тарелку, потом снова переводит взгляд на Айзека, чьи распахнутые, налитые кровью глаза кажутся даже более вытаращенными, чем у пучеглазого существа напротив. Яйцо опять принимается изучать тарелку. На одно блаженное мгновение в Айзеке пробуждается надежда, что оно собирается воспользоваться его настоятельной рекомендацией. Потом оно кладет круассан на стол и берет в руки тарелку.

– Нет, – запрещает ему Айзек, уже предчувствуя неизбежное.

Хлоп. Хлоп.

Тарелка поднимается все выше и зависает над головой яйца.

– Даже не думай.

Тарелка продолжает свое вознесение, пока не оказывается выше стоящего у стола Айзека. Он сверлит существо пронзительным взглядом и выразительно, тоном школьного учителя произносит:

– Только попробуй это…

Его слова заглушает звон – тарелка врезается в кафельный пол и вдребезги разбивается. Осколки фарфора разлетаются во все стороны, отскакивая от ножек стула и голеней Айзека, от шкафов, разделочных поверхностей и холодильника. Айзек ошарашенно смотрит наверх – туда, где только что была тарелка. Яйцо неотрывно следит за ним.

– Уаууу, – удовлетворенно оглашает оно.

Айзек, терпение которого тоже вот-вот разлетится вдребезги, едва способен держать себя в руках. Он ногой отбрасывает пестрый фарфоровый осколок, будто зондирует окружающую его действительность на наличие миражей. Тарелка разбита и восстановлению не подлежит. Раньше это не показалось бы ему такой уж трагедией, но только не сейчас. Это была тарелка Мэри. Все тарелки в этом доме – ее. Она купила их в небольшой лавочке на Центральной улице – набор дизайнерской посуды от малоизвестного копенгагенского производителя. И что Айзеку теперь делать? Купить новую? Тарелки выбирала Мэри. Он мог бы найти такую же, но не ту же. Купить другие, предварительно разбив прежние? И пиалы тоже? И маленькие тарелочки под хлеб? Господи, неужели даже сервировочное блюдо? Все это – из одного набора, и все – придется выбросить. Ему предстоит начинать с нуля. Как это вообще возможно? Поток ужасающих мыслей обрушивается на него столь внезапно, будто яйцо разбило тарелку о его голову, а не о кафельный пол. Как он сможет выкинуть ее любимые кружки? Как сможет каждое утро готовить одну-единственную чашку кофе на этой самой кухне, где он всегда заваривал две? Сердце Айзека бешено колотится в груди, во рту пересыхает, он стискивает зубы, дыхание снова затрудняется. Они всегда хотели завести собаку. Теперь они этого не сделают. Всегда хотели купить ферму – теперь не смогут. Они всегда использовали именно это слово: «всегда». Теперь единственное «всегда» в жизни Айзека – это тот факт, что Мэри нет и ему придется влачить свое существование без нее. Как он может продолжать цепляться за жизнь, зная, что в ней больше нет и никогда не будет смысла?

Кухня погружается в тишину, словно над ней нависло око бури. Первым молчание нарушает саксофонист, выдувая несколько первых нот хита Берта Бакарака[17]. Айзек развивает музыкальную тему криком.

ааАааАААааАААааАААААААААААААААААААА

Саксофон замолкает. Зато в рядах фарфоровых осколков происходит пополнение. Айзек бросает на яйцо обвиняющий взгляд, но глаза существа устремлены на руку Айзека. Каждая его мышца до предела напряжена. Айзек с ужасом осознает произошедшее. Это он взял с сушилки еще одну тарелку. Он поднял ее над головой. Он, той самой рукой, которая сейчас дрожит напротив его лица, со всей силы швырнул ее на кафель – яйцу такой грохот и не снился. Он бы обвинил удобно устроившегося на его плече чертенка, но кашу заварило желтомордое существо. Айзек смотрит ему в глаза. Яйцо смотрит на него в ответ. Айзек отводит взгляд – и все летит в тартарары.

Айзек снова тянется к тарелкам. Снова кричит. На этот раз существо вопит вместе с ним. Яйцо с ловкостью гиббона перепрыгивает со стола на разделочную поверхность у плиты, присматривает себе деревянную ложку и начинает стучать ею по дну металлической кастрюли. Айзек хватается за тарелку на дальнем конце сушилки и изо всех сил дергает ее вперед. Все остальные тарелки в стойке могучим водопадом срываются на кафельные уступы. Айзек не дожидается, пока фарфоровый поток иссякнет, вместо этого он хватает тарелки с других полок и одну за другой, как фрисби, запускает их в холодильник. Яйцо распахивает шкафчик, из которого Айзек достал печенье, и цепкими, как обезьяньи хвосты, руками срывает деревянную дверцу с петель. Оно швыряет ее на пол и тут же выпускает по ней контрольный шквал из сушеных трав и специй. Знакомься, сливовое варенье: это кафель. Арахисовое масло, поздоровайся со стеной напротив. Горчичный порошок, позволь представить тебе пол. Последний, похоже, не слишком рад знакомству и взметается в воздух желтой пылью, которая моментально разлетается по кухне, заставляя обоих чихать. У левой ступни Айзека красной вспышкой взрывается паприка, справа от него рыжевато-коричневой волной вздымается тмин. Он кидается к кухонному столу и переворачивает его, как обезумевший викинг на языческом пиру. Грохот от его падения теряется за безостановочными криками Айзека и какофонией бьющихся банок, которой дирижирует яйцо.

Дальше все как в тумане. Уверенным движением заправского спецназовца Айзек размазывает по щекам соус песто. Существо танцует на винной стойке, скалкой разбивая бутылку за бутылкой. На полу разверзается ужасающее, беснующееся море красного вина. Айзек открывает холодильник, облизывает губы и решает провести посреди разноцветного порошкового облака импровизированный бейсбольный матч. Он прицеливается