– и бросает банку майонеза в сторону существа. На прошлой неделе Айзек показывал яйцу «Поле чудес»[18], так что с правилами оно знакомо. Существо замахивается скалкой, успешно попадает ею по банке и с головы до ног уделывается желтоватой слизью. Судя по последующему «ооооооооо», оно собой довольно. Айзек подает бутылку кетчупа, и яйцо пробивает хоум-ран[19]. Потом в ход идут маринованные луковицы, консервированные лимоны и содержимое неприлично старого пакета картошки. Ударяясь о скалку, все эти снаряды взрываются, словно водяные бомбы. Брызги сока мягкого перележалого лайма разлетаются в опасной близости от глаз обоих игроков – и происходящее окончательно выходит из-под контроля.

Айзек отворачивается от пристально следящего за ним яйца и кричит. Существо немедленно начинает подвывать ему. Айзек бьет кулаком в стену, но на этот раз яйцо не спешит присоединяться. В отсутствие еды и бутылок, с которыми можно было бы поквитаться, Айзек принимается за себя. Его правый кулак врезается в твердую поверхность со звучным бум. В образовавшейся вмятине расцветает алая роза, но Айзек не чувствует боли. Он заносит руку для следующего удара. Бум. И еще разок. Бум. Айзек бьет в одно и то же место – снова и снова. Расползающаяся между кусочками потрескавшейся краски кровяная паутина разрастается с каждым новым ударом. Айзек бьет, кричит – и бьет снова. Бум. Бум. Бум. Он по-прежнему ничего не чувствует, несмотря на разбитые, опухшие костяшки изуродованных пальцев и крошащуюся под ними стену. Бум. Бум. Бум. Айзек останавливается только тогда, когда чувствует, что следующий удар станет последним либо для стены, либо для его запястья. Его тошнит. Он отшатывается от стены и, с явно сломанной, уже начавшей опухать рукой, падает на пол – в море «Мармайта»[20] и «Мерло».

В комнате снова воцаряется тишина. Громыхание этой бурной вакханалии явно сбило музыкальный настрой саксофониста – из-за стены не доносится ни звука. Айзек, вымазанный с головы до пят, сидит, прислонившись спиной к холодильнику, его запястье дрожит, пальцы раздулись от опухших ссадин и запекшейся крови. Комната, залитая разбрызганными соусами и приправами, напоминает картины Джексона Поллока[21]. Айзек замечает пробирающееся к нему яйцо – оно идет по щиколотку в винно-уксусной луже и походит на священника, шествующего по речному мелководью во время крещения. В глазах существа нет осуждения, как нет ни пятнышка на его белоснежном меху, несмотря на плещущееся вокруг пестрое болото из алкоголя, черничного варенья и кетчупа. Каким-то образом его пухлое брюшко не касается разлитой под ногами липкой жижи – оно будто парит над поверхностью. Айзек вспоминает похождения Иисуса, представляя его полуметровым яйцом с руками-ершиками. Он рассмеялся бы в голос, если бы ему не было так мучительно больно. Ну, хотя бы о телефонном звонке он не думает – большего ему сейчас и не нужно.

– Придется убираться по новой, – бормочет Айзек.

Яйцо замирает рядом с ним, его безвольные руки дрейфуют в алом океане помидорной пассаты и «Пино-нуар», как две аквапалки. Айзек чувствует, что должен извиниться перед ним или хотя бы сказать спасибо – правда, он понятия не имеет за что. Поразмыслив, вместо этого он молча протягивает изуродованную руку, водружает ее на макушку существа и неловко ерошит лохматый затылок. Это простое действие требует больше усилий, чем он предполагал, пальцы начинает щипать. В этот момент происходит нечто странное.

Яйцо не издает ни звука – просто закрывает глаза. Такого Айзек еще ни разу не видел: огромные желтые веки сливаются с выпуклым, теперь безглазым желтком. На мгновение Айзеку кажется, что существо заснуло. Внезапно по затопленному полу пробегает дрожь – и он проваливается. Периферийное зрение подергивается темной дымкой. Кухня развоплощается, его сознание, словно через воздушный шлюз, всасывается в незнакомый потусторонний вакуум. Спиной Айзек все еще чувствует стылый металл дверцы холодильника, под разбитыми пальцами по-прежнему ощущает всклокоченный мягкий мех – а вот глаза его перенеслись в какие-то неведомые дали. Он плывет в пустоте. Во тьме над ним зияет огромная металлическая конструкция метров пятнадцать в высоту, ее хребет сплошь утыкан вспыхивающими огоньками, а под ней зажигаются разбросанные в пустоте прожекторы. Впереди Айзек видит что-то вроде стеклянной пирамиды, за ее гранями он смутно различает движение. Выше, дальше от него ворочается огромное тело зверя – переливающийся огнями массивный куб из текучего обсидиана и железа. С пронзительным звуком, похожим на пение китов, огромный механизм пытается проглотить Айзека. Он испуганно отдергивает руку от головы яйца, и его вихрем втаскивает обратно на кухню. Айзек лежит на полу между освобожденным от содержимого холодильником и существом из другого мира. Он судорожно хватает ртом воздух и не без труда фокусирует взгляд на яйце, медленно открывающем огромные черные глаза.

– Что это было? – спрашивает Айзек. Кожу под рукавами халата пощипывает.

Яйцо молча хлопает глазами. Айзек моргает. Все его возвращающееся из небытия существо переполняет чувство вины: о скольком он не удосужился поинтересоваться, сколького не знает о поселившемся в его доме пришельце.

– Так откуда ты, говоришь, родом? – пытаясь совладать с пропавшим голосом, шепчет Айзек.

– Уаууу, – отвечает яйцо.

Четыре

Всякий раз, представляя Мэри, Айзек видит ее в толпе.

Этот образ пришел к нему из воспоминания. Но почему именно он? Мэри ненавидела большие скопления людей. Лучшей компанией для нее были книги. И животные. И Айзек. И все же именно такой она врезалась в его память. Вообразите себе их третье или, может быть, четвертое свидание. Айзек поднимается со станции метро «Брикстон» и оказывается на широком тротуаре, как и весь город в половине седьмого. Мимо него проталкиваются спешащие по домам и пабам люди. Самопровозглашенный проповедник возвещает что-то в мегафон, уличный музыкант зарабатывает себе на жизнь концертом для скрипки с оркестром – только без оркестра. Они стараются перекричать друг друга в борьбе за внимание толпы, и их голоса разливаются над смехом предвкушающих скорые выходные людей и гудением вкушающих четверговый час пик автобусов. Из небольшого ларька разносится сладкий запах благовоний, в котором теряются и выхлопные газы ползущих мимо «Рутмастеров»[22], и сигаретный дым. Человек в казенной красной куртке сует ему в руки экземпляр «Тайм-аута». Он пытается отказаться. Зачем ему журнал? У него свидание. Он встречается с Мэри.

А вот и она. Он отрывает взгляд от журнала и любуется ею. Безмятежная, возникшая словно из ниоткуда, Мэри напоминает спустившееся на землю божество. Она выделяется среди снующих по тротуару людей, будто подсвечена бьющим с небес прожектором. На самом деле заметной ее