как будто инопланетяне похитили: вот она стояла в толпе и вдруг – испарилась, оставив после себя зияющий посреди забитого тротуара просвет. Может быть, тот небесный прожектор оказался захватывающим лучом космического корабля и навсегда забрал у него Мэри? Но что инопланетянам могло от нее понадобиться? И заче…

Привет, шпион. Кто-то потянул его за руку, и сердце тут же перестало грозиться пробить грудную клетку. Должно быть, облегчение отразилось на его лице – на губах Мэри вспыхнула проницательная ухмылка, а зеленовато-серые глаза игриво сверкнули – до сих пор сверкают в его памяти. Что, потерял меня?

Айзек никогда никого не терял. Только бесконечное множество бумажников, телефонов и ключей. А еще любимую джинсовую куртку – когда был в командировке во Франкфурте, несколько незначительных ставок – за покерным столом, бессчетное количество носков и, к огромному удивлению Мэри, один ботинок из пары. Он никогда никого не терял. Его сестра с мужем, его коллеги и друзья, даже любимые школьные учителя – все пребывают в добром здравии. Его родители, хотя им уже под семьдесят, до сих пор как огурчики. Его бабушки и дедушки были настолько древними, что умерли до того, как у него появилась возможность узнать их. Домашних животных у него никогда не было, поэтому ему не приходилось терять даже четвероногих друзей. Айзеку Эдди повезло – он никого не терял, он мог похвастаться на редкость не омраченной скорбью жизнью. Теперь он не уверен, можно ли считать это везением. Теперь ему интересно, были ли все эти неслучившиеся смерти учтены и вписаны высшей силой в историю его болезни. Айзек задается вопросом, походила ли каждая не пережитая им потеря на маленькую волну. Не объединились ли они все – человек за человеком, волна за волной – в огромное цунами, которое начисто смело его жизнь. Смерть Мэри была для Айзека равносильна одновременной смерти всех близких людей. Он никогда никому в этом не признается, но он предпочел бы потерять всех до единого, если бы это значило не потерять ее.

В реальной жизни Мэри отыскала Айзека. Но в его кошмарах этого никогда не происходит, и видеть один и тот же сон ночь за ночью означает ночь за ночью ее терять. Вот он стоит у дверей станции метро «Брикстон», совсем не похожей на тот Брикстон, который он знает, и любуется своей Мэри, идущей в небесном столпе света. Чего-то не хватает, но он отчаянно не может понять чего. Он зовет Мэри по имени, но она его не замечает. Она без очков. Начинает накрапывать дождь, Мэри заслоняет глаза ладонью. Она выглядит расстроенной. Он хочет докричаться до нее, пообещать, что все будет хорошо. Ему тоже приходится прикрыть глаза, но толпа так похожа на скот. Брыкается. Топчет тротуар. Швыряет Айзека куда угодно – только не в нужном направлении. Все кружится перед глазами: раскрытая газета, в мгновение ока превращающаяся в цветочный киоск, высокий мужчина в плаще, маленькая женщина с огромным зонтом… А Мэри нет. Сердце Айзека замирает – и никогда уже не начинает биться. Он выкрикивает ее имя, но никто не отвечает. Он молотит кулаками по серым пальто и зонтикам, пытаясь заставить море таких же бесцветных лиц расступиться перед ним, как перед новым Моисеем. Он прорывается к месту, на котором только что стояла Мэри – к по-прежнему пустующему просвету в бегущей толпе. Никто не тянет Айзека за руку. С неба льет как из ведра, и Айзеку кажется, что он может утонуть. Он выкрикивает ее имя, но Мэри нет. На этот раз он знает, что потерял ее навсегда.

ДИНЬ-ДИНЬ

Айзек резко распахивает глаза. Поначалу, все еще стоя одной ногой на брикстонском тротуаре, он не может понять, где находится. Затем, ощутив, что лежит на подушке, кутаясь в одеяло, он отгоняет свой страшный сон и возвращается в кошмар, разворачивающийся наяву. Айзек приходит в сознание медленно, с трудом, как медведь, пробуждающийся от спячки. Мысли увязают в густом тумане, будто его настигло похмелье, но какая-то часть Айзека точно знает, что прошлой ночью он не пил. Голова тем не менее болит – и, господи боже, рука болит не меньше. Он не может понять, почему она горячо пульсирует от запястья до кончиков пальцев. Он пытается ее потрогать – и делает только хуже. Из груди вырывается привычное звуковое сопровождение его пробуждения – полувсхлип-полувопль. В дверь снова настойчиво звонят, и едва пришедший в сознание Айзек решает сползти на первый этаж и узнать, кто к нему явился.

– Что? – раздраженно бурчит он, отворяя.

Он не помнит, когда Джой завозила ему еду в последний раз, но впустить ее по-прежнему не готов. Даже узкая щель, на которую цепочка позволила двери распахнуться, не спасает глаза от слепящего утреннего солнца – Айзек понимает, что разговаривает не с сестрой, только когда слышит чужой голос.

– Ох, привет, – говорит Анна, соседка Айзека.

Он почти видит беспокойство на ее лице, замечает, как неловко она гладит рукой плечо. Айзек отступает на шаг назад – в тень.

– Из твоего дома тут доносилось столько… криков. И грохота. Некоторые твои соседи беспокоятся, и я решила проверить, все ли у тебя в порядке и можем ли мы чем-то…

Она обрывает фразу на полуслове. Темнота не мешает ей разглядеть, что он сотворил со своей рукой. Нужно отдать ей должное, сердобольное «ах» она сумела сдержать, но все равно покачнулась и прижала ладони к губам. Ее реакция наводит Айзека на мысль о необходимости осмотреть собственную травму при свете дня, после чего он заключает, что невозмутимости Анны можно только позавидовать. Его, мягко говоря, ноющая правая рука кажется оторванной от тела – то еще зрелище. Синюшные пальцы неестественно скрючены, костяшки покрыты ошметками запекшейся крови. Вся рука – пальцы, кисть, запястье – налилась пурпурно-красным и распухла раза в два по сравнению с нормальным размером. Он как будто отрастил себе клешню.

– Святые…

Договорить Анна не успевает – Айзек захлопывает дверь у нее перед носом. Он дважды проверяет цепочку, прячет руку под халат, пытаясь сделать вид, что ее не существует, потом разворачивается и тащится обратно – вверх по лестнице. Он заходит в ванную и глотает два ко-кодамола[26]. Вернувшись в спальню, он закрывает дверь, забирается под одеяло и накрывает голову подушкой – лишь бы не слышать шум внешнего мира, беспардонно прорывающийся в его дом.

ДИНЬ-ДИНЬ

Ему кажется, что Адам, муж Анны, пытается докричаться до него через почтовый ящик. Он