Я точно знал, что ты не подведёшь,

Я знал, что ты всё сделаешь, как нужно.

Для меня счастье – наша дружба.

Послушай, друг, ты далеко пойдёшь.

Ты женишься на ней и очень скоро,

Я знаю, очень скоро ты придёшь,

(Хотел бы я жить так, как ты живёшь).

Прошу, запомни наши разговоры…

Прости за всё, я повторяю снова.

Не забывай меня и всё, что обещал.

Своих я обещаний не сдержал…

Мои прощальные слова. Точнее, слово.»

Я не знал, что мне делать. Я был просто убит. Я уже не мог плакать, ведь было уже нечем… Все ребята провожали меня взглядами, полными печали и сочувствия, а Курт Маккинли отдал мне тот самый термос, который у него забирал Малкольм, чтобы помочь мне справиться с усталостью. Он смотрел на меня своими полными наивности глазами.

– Забери его, Адам… Ему он нравился, и… – он хлюпал носом, пытаясь сдержать слёзы.

– Маккинли… – я обнял его, закусив губу.

Я вышел из академии. Ребята пытались что-то сказать мне, крикнуть, попрощаться, но мне было всё равно – я их не слышал и не хотел слышать. Я пообещал сам себе, что вернусь сюда либо учителем, либо не вернусь вообще.

Через несколько дней должны были быть похороны, на которых я собирался произнести речь, но не планировал её писать, ведь нужно, чтобы слова шли от сердца. Как раз тогда и пришли его книги, которые я заказывал; я решил не отдавать Аннабель её книгу, а исполнить нашу мечту.

Я не ложился спать перед похоронами, я просто не мог заставить себя уснуть. Я выпил 2 чашки кофе и собрался. По привычке я сказал: «Пэрриш, помоги мне завязать галстук» – и понял, что же я ляпнул… Мы с родителями забрали Аннабель и поехали к церкви. Даже в чёрном платье, с красными и опухшими от слёз глазами, с дрожью, которую нельзя унять, она была похожа на ангела. Встретил нас Декстер с новостью, что через 3 месяца у них свадьба.

– Поздравляю…

– Адам, – Декстер присел на корточки передо мной, будто я ребёнок, и взял меня за руку, – Ты же станешь моим свидетелем?

– Конечно…

Я отпустил его руку и вошёл в церковь. На меня обратились взгляды всех присутствующих. Я держал в дрожащих руках книгу Малкольма, которую я вложил в его руки и приступил к своей речи.

– Малкольм Пэрриш был… Был самым лучшим человеком в моей жизни. Самым искренним из всех, кого я знал. Но и, как оказалось, самым печальным. Он часто скрывал свои переживания, но чувствовал облегчение, когда мог выговориться. Он не был открытой книгой: он был такой книгой, которая пишет себя сама. Вот только в эту историю очень часто вносили свои поправки цензоры… Однажды Пэрриш сказал мне: «Мечты не должны быть погребены под слоями сомнения». Он не собирался закапывать свою мечту – её за него похоронили заживо. Я обещал Пэрришу пригласить его на мою свадьбу, но надеюсь, что он придёт сам. Он здесь: видит и слышит нас. Малкольм… Прости, я знаю, что ты не любишь, когда тебя называют по имени, но… Я всегда буду любить и помнить тебя, что бы ни произошло. Я благодарен тебе за всё: за дружбу, за помощь, даже просто за время, которое мы провели в академии и за её пределами.. Ты останешься в наших сердцах навсегда как сын, брат, ученик, друг. Я не смог тебе помочь. Прости за всё, что я сделал, быть может, обидного. Я сделаю всё, что пообещал тебе. Я никогда тебя не забуду. Не было в моей жизни никого, кого я любил бы настолько сильно, как тебя. Клянусь, ты будешь всегда в моём сердце…

Когда я проходил к своему месту в зале, я задыхался и дрожал, мой глаз дёргался. На меня смотрел каждый, клянусь, каждый провожал меня взглядом. Мои губы дрожали, сердце бешено колотилось в груди, пытаясь вырваться. Наконец, мои ноги подкосились, и я потерял сознание.

Глава 17

Я не мог плакать, когда произносил речь. Я не мог плакать, когда моего лучшего друга закопали в землю. Я не мог…

Когда все уже разошлись, а я стоял на месте, ко мне подошла Катарина.

– Милый… Пойдём, ты замёрзнешь, – она набросила на мои плечи шаль и, обняв за плечи, повела в церковь.

Там она усадила меня на скамью.

– Я хочу тебе кое-что рассказать.

Когда я была маленькой, мой отец рассказывал мне историю о необычном мальчике.

В деревне вместе с родителями и тремя братьями жил мальчик. Его называли сыном солнца, ведь круглый год на его носу сияли веснушки. И имя у него было солнечное – Лабберт – яркий. Сама деревня была тёмной, глухой и мрачной, люди – скучными и угрюмыми.

У мальчика был свой островок солнца: небольшая поляна недалеко от деревни, покрытая нарциссами. На этой поляне однажды Лабберт встретил девочку с длинными чёрными косами, похожую на оленёнка: с большими глазами и маленьким носом и губками. Звали её Хайке. Девочка посоветовала Лабберту отправиться на другой конец деревни, к озеру, где живёт колдунья. Причём, никто не знал, быть может, это – добрая фея, а может и злобная ведьма.

С утра пораньше Лабберт взял у отца лодку и сквозь утренний туман поплыл по прозрачному, будто бы зеркальному, озеру. И правда: на другом берегу стояла одинокая лачужка, заросшая плющом. Внутри домик оказался гораздо больше, чем выглядел снаружи: на многочисленных полочках на стенах ютились, как птички, баночки и склянки, в стеклянных шкафах сквозь матовые стёкла еле-еле виднелись ступки и связки трав. А в углу, возле камина, хлопотала хозяйка – черноволосая низенькая старушка, бормотавшая что-то на латыни.

– Здравствуйте, бабушка, – мальчик собрал всю смелость в кулак и обратился к колдунье.

– Здравствуй, солнечный зайчик. Я знала, что ты придёшь: я всё вижу.

Старушка повернулась к Лабберту и широко улыбнулась. Да так, что сам мальчик не смог сдержать улыбки.

– Я пришёл от Хайке. Она…

Не успев договорить, Лабберт встал, как вкопанный, и не смог пошевелить даже пальцем. Колдунья смешала в ступке какие-то травы и цветы, прошептала что-то невнятное, и целое облако обрушилось на мальчика. Только после этого Лабберт смог сдвинуться с места.

– Иди, солнышко. И не забывай смотреть под ноги, – старушка подмигнула мальчику и захлопнула перед ним дверь.

Лабберт не успел ничего понять, но рассмеялся странной, но приятной бабушке, и уплыл. Вернувшись в деревню, мальчик вприпрыжку бежал домой, чтобы поделиться с