– Я-то лично ничего не понимаю. Были ли это действительно я и ты, и как такое возможно. А что понимаешь ты?

– Это карма, карма, мой милый.

Дмитрий не стал рассказывать ей про свой страшный сон. Но слово «карма» надолго задержалось в его памяти. Он не верил в перерождение душ, но был знаком с индуизмом из краткого курса истории мировых религий. До настоящего времени все это представлялось ему не более, чем восточной фантазией.

Потом они обнялись и долго наслаждались друг другом.

В середине следующей ночи Дмитрий проснулся. На этот раз он стал думать о словах Любы о жизненной рутине. Ему начало казаться, что это она говорила и о нем. Ему стало тревожно, что настанет день и он сам превратится в элемент рутины в Любиной жизни. Он поцеловал Любу, и она проснулась.

– Почему ты не спишь? – спросила она.

– Четверостишия так и крутятся в голове.

– Ты что, пишешь стихи?

– Да, – Дмитрий открыл свою тайну, в которую никогда еще никого не посвящал. Он действительно уже несколько лет подряд подчас испытывал желание писать стихи. Иногда, особенно по весне, четверостишия буквально одолевали его. Дмитрий в тщетных потугах даже исписал несколько листов бумаги, но когда возвращался к написанному, то неизменно осознавал всю незначительность своего творчества. Перечеркивал все и отправлял в корзину. Сейчас же к нему неожиданно пришла уверенность, что все наконец получится. К тому же ему хотелось объяснить Любе, что он не относится к числу заурядных людишек, в рутине коротающих свои дни, и потому он добавил:

– Да, даже на английском могу написать.

– Ах ты, мой Набоков, – сонно сказала Люба и, положив ему голову на плечо, заснула.

На следующий день, когда они лежали на пляже и смотрели вдаль на линию горизонта, Люба сказала:

– Давай зайдем сегодня вечером к Феде.

– Кто это – Федя? – спросил Дмитрий.

– Один мой друг, он, кстати, помог нам устроиться здесь.

– Откуда ты его знаешь?

– Это допрос? – спросила Люба лениво, но, посмотрев на сдвинутые брови своего кавалера, ответила:

– Так, учились в одном месте как-то.

– Где же вы учились?

– На филфаке МГУ, куда меня пристроили родители года четыре назад.

– Так ты учишься все-таки?

– Я оттуда сбежала через три года. Занудство ужасное было. Пойдем лучше окунемся в море и поедем.

Они приехали к Феде около семи часов вечера. Дверь им открыл сам хозяин. Это был долговязый детина, впалые щеки которого хранили на себе щетину трехдневной давности. Одет Федор был в шорты, здорово смахивавшие на семейные трусы, и давно не стиранную майку.

– А! – фамильярно заорал он на весь подъезд, растопыривая руки. – Наконец-то! А я-то думаю, куда она запропастилась. Теперь я вижу. – Тут он, посмотрев на Дмитрия, дружелюбно протянул ему руку. – Проказница! Шалунья! – Федя весело погрозил Любе пальцем, и они обнялись как старые знакомые.

– А я уж, признаться, подумал, что ты опять со своим югославом на Адриатику подалась, – сказал Федор. – Летний сезон, все, знаете ли, такое! Парус, яхта, острова, поросшие соснами, домашнее вино и так далее, и тому подобное.

– Какой югослав, Федя? Когда это было? – ответила Люба. Дмитрий с досадой заметил, что в ее голосе не было и тени смущения.

«Да, был некий югослав, – как бы говорила она. – Может быть, есть и сейчас, и ждет меня на Адриатике. Так что ж с того?»

– Ну, ладно, ладно. Я не сержусь.

– У тебя и не может быть причин сердиться, – двусмысленно ответила Люба.

Они тем временем вошли в малогабаритную двухкомнатную квартиру и сразу же проследовали на кухню. А куда же еще? В советское время принято было всем сидеть по маленьким кухням. Там не только готовили еду, ели и пили, но принимали гостей, спорили, и, так сказать, культурно общались. Квартира Феди не являлась исключением. В маленькую кухню до прихода наших друзей уже втиснулось человека четыре. Девушка Вера, некие Витька и Петька, а также сам Федор. Люди все подобрались молодые, лет по двадцать – двадцать пять. На маленьком столе стояло несколько початых бутылок пива и бутылка портвейна «Три семерки». Было накурено так, что топор можно было вешать. Собравшимся было весело. Беседовали о политике.

– Ты, смотри, как на Западе… – говорил Петька, который позавчера вернулся из своей первой двухдневной командировки в Австрию. Глаза его были полны благоговейного восторга от тамошней жизни.

– Где на Западе?

– В Вене, например… – говорил Петька гордо. Он явственно чувствовал свое очевидное превосходство над окружающими, которым, как и подавляющему большинству его сограждан, крайне редко удавалось пересечь границы своего большого государства. В то время выезд за пределы нашей отчизны, особенно в капстрану, был, можно сказать, актом трансцендентальным. Ездили лишь особо доверенные граждане и видели там нечто такое, что другим увидеть не удавалось никогда, а именно: западную жизнь, тот уровень материального потребления и свободы перемещения, который советским людям, за редким исключением, мог разве что привидеться во сне.

– А как на Западе? – спрашивал Витька.

– Изумительно, просто и-зу-ми-тель-но, – по слогам произнес Петька. – Чистота везде. Дороги, тротуары разве что не с мылом моют. Туалеты какие! А у нас грязь, разруха. По дорогам ездить невозможно. По родному городу не пройдешь, сволочь разная ходит – тут тебя и ограбят, и убьют. А у них порядок везде, а при этом полицейских не видно. А случись какое происшествие – полицейский тут же как из-под земли вырастает и порядок наводит. А у нас все наоборот. Милиционеров тьма тьмущая, а тебя грабить начнут, так они тут же как сквозь землю проваливаются.

– Естественно, – вполне серьезно сказала Вера. – Кому же охота головы под пули подставлять? Милиционеры, они ведь тоже люди.

– Не знаю, как там в Вене, – ответил Витька, насупившись, было видно, что ему обидно, что он не бывал в Вене, – а я вот в Болгарии был, и ничего особенного там не увидел. Я вот помню, у нас болгарка в классе училась, так она тоже все, как ты, Петь, говорила, что у них, в Болгарии, культуры больше. И что же выясняется? Подъезды, конечно, у них почище будут, но не намного. Люди, конечно, не такие озлобленные.

– Ты наших людей не тронь, – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Федор. – Наши люди – это золото!

– Это точно, про людей ты подметил. Наши люди душевные, – совершенно серьезно продолжил Витька, отхлебнув портвейна «Три семерки». – Так вот, туалеты там тоже, может, почище наших будут. А если памятники архитектуры, допустим, взять? В Софии их всего два, по большому счету: русскому царю освободителю да православный храм потрясающей красоты стоит. Разве можно с Москвой или Питером сравнить? Тут и Кремль тебе, и Петергоф, Петропавловская крепость – всего не перечесть за целый день. А театры? Да что там говорить. – Он махнул рукой. – Нет у них ничего такого. Нам на Восток равняться надо, там наши славянские корни. Ты славянофилов почитай, поймешь, что делать. У нас свой путь, – совершенно неожиданно закруглил свою мысль Витька.