Дмитрий встал из-за стола и не прощаясь вышел на улицу.

«Пойду погуляю, может, встречу ее где-нибудь», – думал он, бродя по темным улицам, погруженный в свои мысли о Любе. При этом его не смущал тот факт, что Любы нет в городе. Он все равно надеялся ее встретить.

– Уважаемый, закурить не будет? – неприятный голос вернул его к действительности. Дмитрий поднял голову. Перед ним стояло трое молодых парней неопрятной наружности. У одного из разорванного кармана грязной куртки торчала початая бутылка. Было заметно, что они были пьяны и им нужен только повод, чтобы перейти к обычному для них вечернему времяпрепровождению – мордобою. В другое время Дмитрий предпочел бы побыстрее ретироваться, и уж никак не вступать в словесную полемику. Но что-то изменилось в нем в последнее время.

– Некурящий, – зло ответил он парням и остался стоять на месте.

– Некурящие они, – повторил самый здоровый из них и, ухмыльнувшись, посмотрел на своих сотоварищей. Потом, придвинувшись поближе к Дмитрию, добавил:

– Откуда ж ты такой взялся, некурящий? Я тебя здесь раньше чтой-то не видал. Да ты, поди, не местный будешь?

На короткий миг Дмитрий увидел себя скачущим на коне казаком с шашкой наголо. «Посмотрим, что будет», – подумал Дмитрий и двинул предводителю шайки в нос головой. Тот зашатался и осел на асфальт. Одновременно Дмитрий почувствовал серию ударов от его дружков. Еще немного – и он оказался на мостовой. Если бы не чудом подоспевший милицейский патруль, то вечер запросто мог бы оказаться последним в жизни Дмитрия. А так он отделался разбитым ухом, носом, шишкой на лбу и несколькими синяками в области ребер. При этом Дмитрий испытывал прежде неведомое ему чувство удовлетворения оттого, что не спасовал перед противником и даже, по всей вероятности, сломал ему нос. Проведя в отделении милиции около часа, Дмитрий был отпущен на свободу. Идти ему было особенно некуда, и он снова отправился к Федору.

– Ух ты! Ну и видок у тебя! – сказал Федор, открыв дверь. – Заходи, не стесняйся. Все разошлись уже. Третий час ночи как никак. Иди в ванную. У меня йод есть.

После того, как обмыли и продезинфицировали раны Дмитрия, Федор сказал:

– Давай на кухню, у меня бутылка портвейна в заначке осталась.

Они выпили по стакану и закусили килькой в томате. После всего перенесенного за вечер непьющий Дмитрий быстро опьянел, и его потянуло на разговор.

– Федор, скажи мне, где Люба?

– Эка, брат, тебя зацепило! – сказал Федор вместо ответа.

– Да уж, есть немного. Так где она?

– Недели две назад уехала в Сочи.

– С матросом?

– С матросом или без, какая разница?

– Разница есть, – сказал Дмитрий.

– Нет никакой разницы, – отвечал Федор.

– Есть, – твердил свое Дмитрий.

– Ну и какая же разница?

– Если она уехала с матросом, то я его, пожалуй, убью.

– А если не с матросом? А с югославом? Тогда что?

Эта мысль не приходила в голову Дмитрию. Подумав немного, он ответил:

– Тогда убью югослава.

– Так и будешь всех убивать, с кем она…

– Так и буду, – обреченно отвечал Дмитрий.

– А они-то здесь при чем?

Тревожная мысль пришла в голову Дмитрию. Он пытливо посмотрел в глаза Федору и спросил:

– А ты сам-то с ней, случайно, не того?

– Ну, может, и того. Давно это было. Что ж ты, и меня тоже теперь убивать станешь?

– Так она просто шлюха! – закричал Дмитрий.

– Тише, соседей разбудишь.

– Вот шлюха!

– Шлюха, или нет, не знаю, но вспоминаю время, проведенное с ней, с большим удовольствием. Мало с кем я так хорошо время проводил.

– И ты так спокойно можешь об этом говорить? Ты не любил ее!

– Любил или нет – теперь уже не скажу, время все лечит. И у тебя все пройдет. Поезжай себе в Москву. Занимайся своим делом. Мужчине себя терять нельзя.

– У меня была такая славная жена, она любила только меня, а я лью крокодиловы слезы по этой шлюхе, которая спит со всеми! Почему так? А? Она меня одурманила, видно, – почти плача говорил Дмитрий.

– Во-первых, не со всеми, а с теми, кто понравится. А во-вторых, ей есть, что дать, вот она и отдает. А многим другим женщинам и отдавать-то особенно нечего, потому они, может, кто целомудрие, кто верность хранят.

– Это как это?

– А так. Отдать можно только то, что имеешь. Правильно? – Федор вопросительно посмотрел на Дмитрия.

– Ну, допустим.

– Некоторые это гормонами называют. Я же поэтически говорю: любовь! Любовь ее переполняет, понимаешь ты? Вот Люба и одаривает ею щедро других. И по-другому просто не может. Потому она и любовница, каких свет не видывал! А другим барышням ничего такого не дано, так они нашу Любу из-за этого шлюхой ругают.

– Ну ты загнул!

– Это я тебе точно говорю, – ответил Федор, – я на эту тему много размышлял в свое время. А потом, что касается меня, то мне только такие телки по-настоящему и нравятся. Другие меня не вдохновляют ни на что в этой жизни.

Дмитрий хотел было поинтересоваться у Федора, на что же именно вдохновляют его разные шлюхи, но вместо этого спросил о том, что его в тот момент беспокоило гораздо больше:

– Интересно знать, почему она мне матроса предпочла?

– Не знаю, может оттого, что он такой же безбашенный, как она сама. Не думает о том, что его ждет завтра. Идет по жизни свободно. Ни до кого ему дела нет. Ведь он, в общем-то, неглупый парень был. Сейчас-то, конечно, не до науки ему уже будет. Но в школе он неплохо учился в целом. Потом в Московский университет его отец устроил. Матрос там на первой же сессии с кем-то из преподавателей поссорился. Знать-то кое-как знал предмет, но на семинары не ходил, пьянствовал, а когда на экзамен пришел, ему банан выводят. Он в бутылку полез, мол, я же знаю. Преподаватель – ни в какую. Приходи пересдавать, говорит. Он свое гнет. Конфликт вышел. А у отца он просить ничего не хотел, и когда тот узнал, уже поздно было: отчислили сыночка. Так он в матросы пошел, чтобы независимость свою доказать.

– А нунчаки и карате?

– Он с родителями пять лет в Японии в детстве жил. А перед матросом его в морскую пехоту определили.

– Все это, конечно, хорошо. Самостоятельность, проявление характера. Но что он дальше делать будет? Когда пелена романтизма спадет с его глаз? Когда будет ему не двадцать пять, а тридцать пять, а потом сорок и пятьдесят лет. Все матросом ходить? Учиться уже поздно будет. Да и разве же в этом характер проявляется?

– Не знаю, не мое это дело, – сказал Федор. – Это его выбор. А каждый сам себе господин. Жизнь – это как кувшин. Ее так или иначе чем-то заполнить нужно. И каждый заполняет свою жизнь сам, хочешь ты этого или нет. Один учится в институте, другой в северном море на траулере ходит. Каждому – свое, в общем. А остальное – все отговорки. И если ты делаешь то, что не хочешь, или то, что тебе не свойственно, то не надо пытаться списать это на кого-то другого или на жизненные обстоятельства. Ты приехал за Любой в Крым, и сидишь у меня сейчас на кухне потому, что сам так решил.