Боярин Полкан мягко вышел из тени, его шаги Колыван услышал давно, слух у богатырей был острый.

– Я же говорил – Трофим не предатель. – Богатырь кинул боярину окровавленный мешок.

Хозяин тайного двора, ничуть не брезгуя, достал содержимое и внимательно осмотрел.

– Ты, помнится мне, говорил, что он ее отпустит.

– А и отпустил бы – не велика беда. Подумаешь, заговорщица, со столовым ножом пришла княгиню резать… Вот уж угроза государству!

– Покушение на княгиню – серьезная угроза государству, – не согласился Полкан, – ты не знаешь, кто и что за ней стоит, и я не знаю. Возможно, цель не убить нашу юную правительницу, а создать у нее впечатление, что опасность грозит ей отовсюду. Не думал про такое?

– Вы же ее допросили, выяснили, что она одиночка.

– Возможно. А возможно, мы ошиблись. Мы тоже люди. Нет, я тут с тобой категорически не согласен. Того, кто покушается на главу государства, необходимо казнить. Обязательно. Тут в другом дело: чего это стражник в такое дело полез? Понимаешь, из деревни он такой, очень перуновской.

– Хотели его проверить, и проверили. Трофим проверку прошел.

– Одну из проверок прошел. И все равно я ему не верю. Если бы хотел отпустить девку, я бы это понял. Дело молодое. Но он не только сам вызвался казнить заговорщицу, но еще и казнил собственноручно. Что-то здесь не то. Может, он из тех, кто любит это дело… ничего – присмотримся.

– Нельзя же никому не верить. Ты и меня проверяешь постоянно?

– Тебя не нужно, – улыбнулся боярин.

– Нет, это почему же? А вдруг я тайный сторонник Перуна? Я тоже из деревни, где все в него верили. А других деревень у нас и нет. Или, может, я соглядатай Кощея, или тайный псоглавец?

– С вами, богатырями, все куда проще. Если ты измену задумал или злодейство какое, у тебя рога начнут расти или клыки. Или еще что-то подобное.

– Так вот зачем ты со мной в баню ходишь… Я-то думал, мы друзья. А ты следишь, не вырос ли у меня хвост.

– Одно другому не мешает. Мы не друзья, но делаем одно дело, и мы на одной стороне.

– Ну-ну. То-то ты возле Рогволда с Нежданом в последнее время вьешься.

– И князь Рогволд и пастырь Неждан сейчас первые и главные друзья и союзники твоей любимой Аленушки.

– Вот только я уже давно при дворе и хорошо услышал слово «сейчас».

Боярин молча посмотрел в глаза богатырю. Никто долго не отводил взгляд, оба молчали.

– Ты уж лучше последи, чтобы девочка хорошо поняла, кто ее друзья. Новая церковь и триумвират центральных княжеств – ее единственная опора. Сейчас.

Боярин особенно выделил последнее слово, и снова повисла долгая пауза.

– Ладно, – сменил тему Колыван, – ты вот рассказал про рога и клыки. А я ведь очень слабо представляю, как богатырь обращается и почему. По богатырским меркам я еще младенец. Про Идолище Поганое я слышал, а вот Лихо Одноглазое?

– Сам я тому не свидетель, это давно очень было, – развел руками Полкан, – говорю то, что в архивах сохранилось. Баба это была, женщина то есть. Редко, но и женщины становятся богатырями. Один к двадцати примерно, вот в таком соотношении к мужчинам. Не спрашивай меня, почему так – не знаю. И вот во время одной из долгих войн со Степью попал в наш плен один батыр. Ну и втрескалась она в него, что называется, по уши. Побег ему организовала, думала – любовь превыше всего.

– И обратилась?

– Ага. Любовь к родине, видать, повесомее любви к человеку, выходит, в глазах… я уж не знаю кого, богов или природы. Вот и стала чудищем. Батыр от нее отвернулся, кому такое страшило нужно, назад уже не обратишься. Жалко бабу?

– Не жалко. Она родину предала.

– А мне жалко. Ты, поди, не любил никогда. Я вот, не смотри что толстый и уже в летах, но еще помню, как оно бывает. Хотя не оправдываю. Знаешь, наша работа – она не всегда радует. Иногда даже сочувствуешь тем, кого должен истребить. Вот я жреца перуновского поймал в прошлом месяце. Не из последних. Начал выпытывать, кого они в Киеве оставили, наверняка тут не один спрятанный вражина остался. А он только смеялся. Чего только с ним не делали мои мастера, я тебе рассказывать не буду, даже тебя вывернет, мои люди свой хлеб не зря едят. Ничего не сказал. Ни-че-го. Вот такой человек. И, значит, пытаю я его по долгу службы, а сам думаю: вот этот вот жрец мне куда симпатичнее, чем те, кто быстро в новую веру переметнулись, только завидев, чья верх берет. Даже я вот крестик надел. Не то чтобы я во что-то верю, мне что Перун, что милостивый бог – все едино. Просто надо так, а раз надо – и я другой веры стал. А этот – нет, у него стержень внутри, он по-настоящему верит в свои бредни. Я стойкость и верность уважаю, хоть сам и не такой.

– И чего, помогло ему это?

– Нет, помер на дыбе.

– Вот видишь.

– А может, и нет, – хитро усмехнулся боярин, – может быть, я его отпустил. Взял и выпустил, просто так.

– А тело как же? У вас же все под контролем, я знаю.

– Да мало ли мертвяков в столице было после бунта? Пригласил я того, кто его сдал, якобы для награды да зарезал в темной камере. А мертвое тело выдал за погибшего жреца, кто их там сличать-то будет…

– Это ты шутишь так или серьезно?

– Не забивай себе голову, – махнул рукой Полкан, – шучу, конечно. А что, поверил в то, что я так смог бы?

– Поверил. Все мы люди.

– Верно, только ты – богатырь, – боярин ткнул пальцем в грудь Колывану, – запомни это. Когда человек измену задумает, у него рога не вырастут, чешуей он не покроется. Будет выглядеть как обычно, пока не получишь от него свой кинжал в спину или яд в чашу. Помни об этом.

Сказать по правде, Яков уже очень сильно устал сидеть в темнице Китежа, его деятельная кипучая натура требовала действия. Он был одним из лучших разведчиков тайного двора Тридевятого царства, из каких только передряг ни выпутывался, а тут так попал, что не выбраться никак. Считать дни лазутчик бросил где-то на трехсотом дне, и так ясно, что сидит он уже больше года. Кормили его регулярно, но свободы никакой не давали. В самом начале хозяйка города часто беседовала с ним, но перетянуть на свою сторону не смогла. Женщина она была умная и даже убедительная. Но Яков все ее аргументы слушал вполуха, волновало его одно: придумать план побега да изучить пути отхода. Видать, красавица это хорошо поняла, так что уже давно его из темницы не выпускали, только на прогулку в тесный тюремный дворик. Подкоп никак не копался, здешние стены были слишком крепки, стражники с ним и вовсе не разговаривали. Беда. Так и сидели с кикиморой в камерах напротив друг друга, вот только поговорить не удавалось. День сменял день, и ничего в судьбе узника не менялось, по крайней мере, так было до сегодняшнего вечера.