Ее лицо вытянулось.

– Наверное, вы имеете в виду меня.

Они остановились, и она посмотрела на него большими глазами, в которых мелькнула тревога.

– Хьюик, почему я? При дворе достаточно красавиц, которые только того и ждут! Двор буквально переполнен ими. Разве он больше не хочет сыновей?

– Может быть, его подхлестывает именно ваша холодность. – Хьюик слишком хорошо понимал, как распаляет страсть равнодушие. Он вспомнил смазливых юнцов, в которых он влюблялся. Им противно было смотреть на его кожу… – Король привык получать то, что хочет. Вы, Кит, не такая, как все. Вы не спешите сдаться.

– Хм, не такая, как все… – Она глубоко вздохнула. – Что вы мне посоветуете? Броситься в его объятия? Может быть, это охладит его пыл?

– Кит, он все время говорит о том, какая вы добрая. И о том, как преданно вы ухаживали за мужем. – Хьюик предпочел не рассказывать, как король допрашивал его: хорошо ли она относилась к больному мужу, сама ли ухаживала за ним, смешивала лекарства?

– Откуда же ему знать об этом? – язвительно спросила она, обернувшись.

Дальше они шли в мрачном молчании; Хьюик держался немного позади. Она распахнула дверь буфетной. Их окутал смолистый запах, и, наконец, ее досада как будто прошла. Катерина достала кувшины, откупорила их, нюхая содержимое, стала выкладывать лекарственные травы в ступку и разминать.

– Золотая печать, – сказала она, доставая очередной горшочек, вынимая пробку и поднося к носу. Удовлетворенно вздохнув, она поднесла горшочек ему, и он вдохнул пряный аромат.

– Мирра, – определил он, когда она добавила к золотой печати немного мирры. – Пахнет, как в соборе…

Катерина зажгла горелку, растопила комок воска и продолжая смешивать бальзам, добавила миндальное масло и несколько капель горячего воска, не переставала растирать смесь, чтобы бальзам получился однородным.

– Ну вот, – сказала она наконец, поднося ступку к носу и определяя, правильный ли запах. – Давайте руки.

Хьюик снял перчатки; без них он показался себе голым. Она стала втирать бальзам в его воспаленные руки. Ее прикосновения взволновали его.

– Видите, Кит, – говорит он спустя некоторое время, – вы в самом деле добрая!

– Не более добрая, чем большинство людей, – возразила она. – Золотая печать действует волшебно!

– Вы одаренная травница. Настойки, которые вы приготовляли для лорда Латимера, были поистине волшебными.

Катерина как-то странно посмотрела на него, и ему показалось, что в ее взгляде мелькнуло нечто похожее на страх. Вдруг она спросила:

– Вы заметили что-нибудь, когда осматривали моего мужа после кончины?

Ну вот, опять – взгляд загнанного зверя. Что с ней?

– Опухоль практически сожрала все его внутренности. Просто чудо, что он прожил так долго. Наверное, грех так говорить, но он бы меньше мучился, если бы смерть унесла его раньше.

– Пути Господни неисповедимы… – Катерина рассеянно отвела глаза в сторону.

– Как Мег? – спросил Хьюик. – Как она перенесла смерть отца?

– Не слишком хорошо. Я волнуюсь за нее.

– Вы не пробовали давать ей несколько капель настойки зверобоя?

– О зверобое я не подумала. Надо попробовать.

– Король непременно хочет выдать ее за Томаса Сеймура. По-моему, неплохая партия для нее, – продолжил Хьюик. Он обронил последнее замечание вскользь, это всего лишь слух, сплетня, но внезапно на ее лице появилось нечто вроде отчаяния.

– В чем дело? – спросил он.

– Только не за Сеймура! – выпалила Катерина. – Мег ни за что не выйдет за Сеймура.

– Так, значит, Сеймур нравится вам?! – ошеломленно восклицает он.

– Этого я не говорила.

– Да, но все написано у вас на лице. – В самом деле – как будто проступает узор на ковре. Подумать только, Сеймур – не кто-нибудь! Король ни за что на это не согласится – об этом даже думать не стоит.

– Я не хочу его любить. Хьюик, я так смущена, так запуталась.

– Вы должны забыть его.

– Знаю, что должна. А вы… – она понизила голос до шепота, – вы ничего не скажете?

– Ничего. Даю слово.

Катерина отвела глаза в сторону, и он понял, что она не до конца доверяет ему. Кому он ближе – ей или королю? В конце концов, он – личный врач Генриха Восьмого. В ее доме он тоже оказался по приказу короля.

– Почему король прислал вас ухаживать за моим мужем? – спросила она, как будто прочитав его мысли.

– Кит, я не могу скрывать от вас правду. – Хьюик закрыл лицо руками. Ему очень стыдно. – Король просил меня сообщать ему о вас. Он давно уже интересуется вами, еще с тех пор, как вы год назад прибыли ко двору, чтобы служить леди Марии. Кит, он приказал мне!

Ну вот, теперь ей все известно. Она прогонит его с позором!

– Вы, Хьюик, шпион?

Он почувствовал, как она уходит от него, как лишает его своей дружбы.

– Возможно, раньше так и было, но сейчас все по-другому. Сейчас я на вашей стороне.

Ему было стыдно смотреть ей в глаза, поэтому он разглядывал аккуратно помеченные ярлычками горшочки и флаконы, стоящие на полках у нее за спиной. Катерина отвернулась. Хьюик читал про себя названия: норичник, таволга, молочай миндалевидный, истод, дурнишник, девясил, лопух… Молчание затягивалось, становилось невыносимым, душило его.

– Кит, – просительно начал он наконец, – мне можно доверять… вы можете мне верить!

– Почему я должна вам верить?

– Тогда я не знал вас… а теперь знаю.

– Да, – прошептала она, – а я знаю вас.

Думает ли она о тайнах, которые связали их? На душе у Хьюика стало немного легче.

– Зуд утих? – спросила она, протягивая ему перчатки.

– Да. Значительно.

– Пойдемте, – она направилась к двери, – меня ждет сестра. Приказать оседлать вашу лошадь? – Она его выпроваживает… Хьюик почувствовал себя жалким и ничтожным. Ему захотелось пасть перед ней ниц и умолять ее о прощении. Но ее вежливая холодность связала ему язык.

Он шел за ней по темным коридорам; в холле она позвала дворецкого.

– Казинс, доктор Хьюик уезжает. Будьте добры, передайте конюху, чтобы седлал лошадь, и проводите доктора. – Она протянула Хьюику руку для поцелуя.

– Друзья? – спросил он.

– Друзья. – Она мимолетно улыбнулась, но лицо ее было непроницаемо.

Катерина с сестрой гуляли в парке Чартерхауса. Обычно нежная кожа Анны стала землистой, как будто сразу состарилась на несколько лет. Анна потеряла ребенка, и все же своего всегдашнего жизнелюбия она не утратила.