— Продолжай, — откликнулся я. — Доверься мне, отдай мне свои слезы и боль. Я тебя не подведу.

— Ты поистине удивительный человек, Джонатан Бен Исаак. Таких людей мало.

— О нет, ничуть. Я простой учитель и счастливый глава семейства, любящий детей и жену и любимый ими. Во мне нет ничего необычного.

— Однако, при всех своих добродетелях, ты с готовностью соглашаешься выслушать того, кто порочен. Вот что удивительно. Ребе хасидов не пожелал иметь дело со мной. — Азриэль неожиданно рассмеялся. — Он не счел возможным беседовать со Служителем праха.

Я улыбнулся.

— Да, все мы евреи, но не все евреи одинаковы.

— Согласен, — кивнул Азриэль. — Среди современных евреев есть истинные наследники Маккавеев,[18]но есть и хасиды.

— Вот именно. Есть ортодоксы, но есть и те, кто готов принять реформы, — добавил я. — А теперь давай вернемся. Ты остановился на том, что вырос в большой и дружной семье.

— Да, все правильно. И, повторяю, богатые евреи традиционно поступали на службу во дворец, так что там трудились и я, и мой отец, и многие мои родственники. Однако мы были не только переписчиками, но и купцами: торговали драгоценными камнями, шелком, серебром и книгами. Отец обладал хорошим вкусом и поставлял великолепные сосуды для царской трапезной, а также для богов в храме Мардука и самого Мардука.

В те времена в храме было множество приделов, и для каждого бога, включая Мардука, ежедневно сервировали стол с лучшими яствами. Для этой цели в храм приносили огромное количество золотых и серебряных сосудов, а отец осматривал их и отбирал лучшие.

Он всегда брал меня с собой, когда отправлялся в гавань встречать корабли, которые везли произведения искусства из Греции или Египта. Отец учил меня оценивать качество резьбы на кубках, определять степень чистоты золота, отличать настоящие рубины и алмазы от подделок… Но больше всего я любил рассматривать жемчуг. Мы постоянно торговали им и получали его отовсюду. Надо сказать, мы редко употребляли слово «жемчуг», гораздо чаще называя его «глаза моря».

Вот так и проходила наша жизнь — между рыночной площадью, храмом и дворцом.

Палатки, принадлежавшие нашей семье, были разбросаны по всему рынку. В них торговали драгоценными камнями, медом, прекрасными тканями пурпурного или синего цвета, лучшими шелками, льном, а также благовониями и фимиамом, который покупали язычники, дабы воскурять перед Набу,[19]Иштар и, конечно, Мардуком.

Именно торговля была источником нашего благополучия, нашей власти, нашего могущества, она сплачивала нас, придавала сил, чтобы в один прекрасный день мы смогли вернуться домой, в родные края. В общем, она играла не менее важную роль, чем переписывание священных книг.

— Конечно, это понятно, — кивнул я.

— Эта, как теперь говорят, коммерческая деятельность позволяла нам жить в роскоши, содержать великолепный дом. Если бы мы занимались каким-либо иным делом, скажем разводили верблюдов, ни о чем подобном не приходилось бы и мечтать. Я говорю об этом так подробно, ибо хочу, чтоб ты понял: богатство делало отца уважаемым человеком, а блеск его славы освещал и мою жизнь.

Видишь ли, мы ведь не просто зарабатывали деньги. Дом наш всегда полнился самыми разными товарами, истинными произведениями искусства: там были искусно выполненные скамеечки для ног, изящная мебель из Египта, черные и красные амфоры, горшки и другие сосуды, доставленные из Греции, — иными словами, все, что казалось нам достойным внимания. Например, несколько недель нашу гостиную могла украшать вырезанная из кедра статуя богини Иштар, привезенная из Дилмуна, но как только находился покупатель и дядюшка заключал сделку, статую увозили.

— Словом, ты вырос в окружении прекрасных вещей.

— Да, — кивнул Азриэль. — Истинно так. И главное — в любви. Несмотря на заумные речи и не всегда достойное поведение, несмотря на поклонение Мардуку, меня любили. Любил отец. Любили братья и сестры. И дядья. Меня любил даже глухой дядюшка. «Яхве смотрит на тебя с любовью», — сказал мне однажды предсказатель по имени Азарел. Его слова подтвердила и старая колдунья Асенат. Поверь, меня действительно любили, искренно и безгранично.

Азриэль умолк. Выглядел он в тот момент потрясающе: блестящие волосы, чистая, нежная, как у девочки, кожа, одежда из красного бархата… Да-а-а… Похоже, я старею, если юноши кажутся мне не менее привлекательными, чем девушки. Нет, я не испытываю к ним сексуального влечения: меня восхищают жизненные силы, таящиеся в их молодых телах.

Мой гость пребывал в смятении и нерешительности, и я не посмел прервать его размышления просьбой продолжить рассказ. Однажды он приоткрыл рот, словно намереваясь что-то сказать, но не произнес ни слова.

— Каково это, иметь доступ в храм и свободно бродить по нему? Или по дворцу? — спросил я. — Богатый дом с пышным убранством я могу себе представить, но дворец, где все покрыто золотом… А в храме тоже повсюду было золото?

Азриэль не ответил.

— Пожалуйста, — попросил я, — покажи мне. Нарисуй перед моим взором. Дай увидеть, как выглядел храм.

— Хорошо, — заговорил наконец Азриэль. — Храм в изобилии украшало золото и драгоценные камни. Все вокруг полнилось сиянием и восхитительными ароматами, звуками арф и духовых инструментов. Туда не полагалось входить в обуви, ибо по гладким, вырезанным в форме цветов плитам пола можно было ступать только босиком.

Он улыбнулся.

— И в то же время храм являл собой средоточие радости. Далеко не всегда в храме царила серьезная атмосфера, и веселья было намного больше, чем ты можешь представить. Оба здания, конечно, казались огромными. Ты же знаешь, дабы прославить свое правление в веках — во всяком случае, он на это рассчитывал, — Навуходоносор построил дворец и расширил царские сады. Этой же цели служило величественное здание храма Эсагила, за которым возвышался зиккурат Этеменанк, чьи ступени устремлялись, казалось, прямо на небеса. От зиккурата пандус вел к главному храму — святилищу любимого и почитаемого мной несравненного улыбчивого бога.

И во дворце, и в храме ты то и дело наталкивался на запертые опечатанные двери. Их было великое множество, а печати зачастую оставались нетронутыми долгие века. Думаю, тебе известно, как мы сохраняли от посторонних глаз важные договоры. Текст писали на глиняных табличках, таблички сушили и укладывали в футляры, на которых слово в слово повторялся текст договора. Футляры, в свою очередь, тоже сушили, после чего добраться до таблички с оригинальным текстом можно было, только сломав оболочку. Таким образом, если непорядочный человек менял что-либо в договоре, табличка, запечатанная в футляр, оставалась нетронутой, и обман раскрывался.