— Рекомендую! Потом расскажете… — Хохотнув, Толик жестом фокусника положил перед дамами два глянцевитых бумажных прямоугольника. — Идите, идите!

В соседнем полутемном зале с бордовыми стенами стояло с десяток столиков и вживую звучало джазовое трио. С колотящимся сердцем Маша присела на стул и приготовилась к зрелищу. Вокруг были исключительно женщины.

— Читерс анковеред! Сеа мен! — объявила распорядительница.

Между столиками появился загорелый мужчина с полотенцем на бедрах и в капитанской фуражке. В руке он держал банку кондитерских спрей-сливок. Приметив среди дам эмансипированную американку, морячок прямиком направился к ней. Та встретила его поощрительным хихиканьем и уставилась на вызывающий бугор под полотенцем. Морячок развел половинки ткани в стороны и нанес сливки на головку гордо торчащего члена. Восторженный писк был ему одобрением. Затем американка осторожно слизнула крем, и весь зал разразился аплодисментами. Джаз грянул «Когда святые маршируют» с переходом на «Ай кент стоп ловин ю».

— Ой, Маша! — взвизгнула Симона. — Эти американки такие… я бы ни за что так не смогла.

— И я бы со стыда сгорела, — поддакнула Маша, разглядывая внушительный «инструмент» «сеа мена». Уши ее пылали.

— Слушай… А чем мы хуже? — неожиданно тряхнула головой Симона. — Кам ин хеа! — поманила она пальчиком морячка. Под громкое веселое скандирование «камон, раша, камон!» Симона слизнула крем и залилась веселым смехом.

— Анд ю? — неожиданно повернулся к Маше морячок и выдавил большущий ком воздушных сливок взамен тех, что слизнула Симона. Маша, дурея, прикрыла глаза и осторожно слизнула белую пену. Гром аплодисментов был ей наградой. Чувство неземного раскрепощения вдруг овладело ею, и она почувствовала, что не прочь повторить подвиг — такой силы душевный подъем снизошел на нее… но разом сникла — от радостного воодушевления не осталось и следа. Интересно, где сейчас Павел? Ведь не знает он, что она тут… черт!.. лакомится… У нее защемило сердце. Ей захотелось немедленно увидеть Павла, запереться с ним в номере, повесить табличку «Ду нот дистурб!!!», обнять его и…

Она резко поднялась:

— Ты остаешься? Я ухожу… — И, кивнув удивленной Симоне, двинулась в сторону выхода.

В баре Гены не оказалось. Толик о чем-то разговаривал с распорядителем. Маша не стала его окликать — разговаривать ей сейчас ни о чем ни с кем не хотелось. Настроение резко упало. Непонятное исчезновение Гены заставило ее ощутить лишь легкую досаду, но особенно не разочаровало. Так оно и к лучшему. Она расплатилась за напитки и вышла на ярко освещенную улицу.

Повсюду звучала музыка, было многолюдно. Из узкого переулочка вдруг донесся неясный шум. Маше послышался голос, похожий на голос Геннадия. Она встревоженно вгляделась в полумрак. Несколько человек лупили одного. Несчастный, прижимаясь к земле, пытался увернуться от ударов.

— Милиция! Полиция, полис! По-лисме-е-ен! — завопила Маша, ища глазами стражей порядка. Фигуры в проходе застыли, прекратили пинать неподвижное тело и тихонько начали отступать в узкий проход между домами. Еще несколько шагов, и они скрылись. Маша, все еще трясясь от страха, подошла к тому, кто лежал на земле. Это действительно был Геннадий. Маша присела и дотронулась до него рукой. Гена открыл один глаз, потом другой.

— Не переживай, Маша! Они и бить-то как следует не умеют.

— Гена, — растерялась Маша и совсем близко нагнулась к лежащему, дав себе слово привести избитого в чувство, чего бы ей это ни стоило. Она стала гладить его волосы, плечи, шепча слова утешения. Что это были за слова и в чем она его утешала, она и сама вспомнить потом не могла.

— Маш, ты помнишь тот стожок?.. — прошептал вдруг Гена рассеченными губами.

— Помню, милый… — Машина голова закружилась, а сердце заколотилось так, что она перестала вообще что-либо слышать. Здесь, на краю Красного моря, в февральской жаркой пустыне, повеяло едва уловимым запахом скошенной травы, раздался крик ночной птицы… Рука Гены коснулась ее и ответно погладила. Маша опустила голову, ничего не соображая. Она сидела на корточках в кривом переулке перед лежащей на земле своей первой любовью и дрожала, как осиновый лист на ветру. Рука Гены ласкала ее бедро, и было это неудобно и восхитительно. Было это неправильно и несвоевременно, не там, не так и не тогда, но это поднимало в ней чувственные волны. Ее сердце захлебнулось нежностью, а тело откликнулось знакомой сладкой судорогой. Маша шлепнулась на попку, отрешенно забылась на несколько секунд, потом очнулась и стала соображать, где она. Немного придя в себя, она заглянула Гене в лицо:

— Генка… какие же мы с тобой… все-таки… — Она не договорила.

Покачиваясь, они поднялись, опираясь друг на друга, и пошагали к освещенной части прохода. Маша протянула Геннадию носовой платок, потом, видя его беспомощность, как могла, сама вытерла ему с лица кровь.

— У тебя зеркальце есть? — спросил Гена. Он тщательно осмотрел свою физиономию и остался удовлетворен: кажется, синяков нет, а кровь текла из разбитой губы.

— Гады, бумажник унесли. Там не много было, но это все, что у меня есть.

— Геночка, что же ты в банке свои сбережения не держишь? Разве можно таскать с собой последнее?

— В банке есть, но банковским счетом Милка заправляет. Знаешь, как оно бывает: пока любовь, сюси-пуси, а потом зад об зад… и кто дальше прыгнет… Сматываться надо. Не ровен час, полиция и правда нагрянет, тогда бумажником не отделаешься, — мрачно пошутил Геннадий. Он уже пришел в себя и самостоятельно вышел на освещенную часть улицы. Маша пошла рядом. На душе у нее было неспокойно. Ну и вечерок выпал! Столько экзотики она и не думала отхватить, собираясь в эту далекую и неведомую древнюю страну, колыбель цивилизации.

— И куда же ты теперь? — спросила она побитого карточного шулера, чувствуя, как легкие крылышки нежности трепещут в ее сердце.

— Есть у меня каморка при отеле, там я снаряжение держу, там и ночую.

— А как заработок?

— Иногда густо, иногда пусто. Пройдусь по отелям, соберу группу, поныряем, жить можно, иногда и баба какая-ни… — Гена запнулся, с отчаянием понимая, что снова брякнул не то. Ему стало нестерпимо стыдно. — Раздобуду денег, отыграюсь, все будет хорошо! — Он подобрался, осанка его стала ровнее, шаги тверже. — Милка еще пожалеет, что так со мной обошлась. Да поздно будет… У нее там молодых как грязи. Такой народ. За деньги что хочешь сделают, только плати. — В голосе Геннадия прорезались горькие нотки человека, который еще не совсем махнул на себя рукой, но находится на пределе. Маша посмотрела на него сбоку. Его красивое лицо уже носит на себе следы бурной сытой жизни, такой жизни, которая никого ничему не научила, но продолжает манить своим блеском даже на краю пропасти.

Гена стал насвистывать что-то бравурное, маршевое, прищелкивая пальцами в такт шагам. Маша семенила рядом, исподволь продолжала бросать взгляды на его поседевшую голову и тешила себя мыслью, что, может быть, — может же быть! — ему повезет. Не с деньгами, нет. Повезет с человеком, с хорошей женщиной, ради которой он сможет найти в себе силы изменить свою жизнь, бросить дурацкие карты и стать наконец тем, кем он и был когда-то… в прошлом…