Затем меня спросили о цели моего путешествия. В ответ я показал несколько чучел птиц, которые вызвали изумление. Мобили перевел царю мои объяснения по поводу изготовления чучел, но тот ничего не понял и все качал головой. Когда же я попросил царя соблюдать осторожность, так как в коже чучела содержится яд («Плохое, — перевел Мобили, — дурное лекарство»), престарелый царь слегка вскрикнул и выпустил чучело из рук: бечуаны ничего так не боятся, как искусственного яда; всякое лекарство, которое не помогло больному, ухудшило его состояние или не предотвратило смерть, считается у них ядом. Монтсуа и его спутники осмотрели свои руки и, засучив рукава сюртуков, принялись тереть пальцы песком. Я велел принести воды и мыла и предложил Монтсуа полотенце, которым он воспользовался со все еще озабоченным лицом. Царь успокоился только тогда, когда через посредство Мобили я разъяснил ему, что этот яд не действует на кожу человека.

Еще большее удивление вызвали мои банки со змеями, ящерицами, лягушками и пауками. На этот раз от шумных возгласов не удержался даже Мобили, несмотря на его манеры ученого. Все четыре посетителя отпрянули назад, а Монтсуа выставил перед собой палицу и ни за что не хотел подойти поближе. Он с удивлением посматривал то на меня, то на банки и успокоился только тогда, когда удостоверился, что змеи «спят в пиве белых» и не могут выползти.

Между тем приготовили кофе и по кругу пошей стаканы. Тут Мобили спросил, нет хи у меня другого угощения для «высоких господ». Я ответил отрицательно, пояснив, что не знал, чем именно их потчевать. Тогда Мобили встал, подошел ко мне и попросил отослать Пита и Стефана за водой: он хочет мне кое-что сказать, но не желает чтобы его слышали слуги. Я подчинился, и тайна раскрылась: гостям следовало поднести по глотку бренди. Монтсуа сказал, что он не разрешает угощать своих подданных бренди и сам пьет его не чаще одного-двух раз в год, да и то не больше полустакана. Я разлил бренди, Монтсуа отпил с пол-ложки и тут же схватился за воду. Хацициве проглотил ложки две, но при этом его и без того длинная физиономия вытянулась настолько, что даже Монтсуа расхохотался вместе с нами. Хацициве не допил с пол-ложки и передал свой стакан вице-канцлеру. Последний быстро осушил его. Мобили опрокинул в себя полстакана, не моргнув глазом.

Пожав всем нам руки и удостоив кивком даже слуг, высокие гости, владельцы территории в сотни квадратных миль, сели в экипаж. Мобили взял в руки поводья. В этот момент на его левое плечо легла рука Монтсуа, правой ог поманил меня. В два прыжка я очутился подле экипажа, и переводчик спросил меня от имени царя, где румела (рекомендательное письмо) миссионера Уэбба. Я вынул письма и попросил царя передать одно Мартину. Вместе с тем я не смог скрыть удивления по поводу того, что при мошаненгском дворе уже знали о письмах.

— Да, — сказал Монтсуа, — я услышал о них еще три дня назад. Однажды, когда вы спали, мимо вас прошл! двое баролонгов из Молематауна. Они доставили мне весть о посещении вами этого города, доложили, что вы там делали, с какой целью путешествуете, рассказали о письмах и о хорошем действии твоего молемо на брата Модема.

Из Мошаненга в Молепололе

Одним из первых к фургону пришел старый колдун, который, услышав от Монтсуа, что я нака, явился приветствовать меня как коллегу. Старику очень понравилась моя обезьянка, и он несколько раз просил продать животное, нужное ему для пала-яна (колдовства). Ему показалось очень странным, что я хоть и нака, а в колдовство не верю. Вскоре явился и Монтсуа с несколькими придворными. Слуга нес за ним стул, на который его королевское высочество[19] соизволил усесться. Он рассказал мне про стопятилетнего вождя манупи и про то, как матабеле отметили похороны Моселекатсе[20].

В Мошаненге произошло то, чего я боялся на протяжении всего путешествия: заболели четыре моих вола. Благодаря лекарству, полученному от Мартина, трех мне удалось спасти, но рассчитывать на них в ближайшее время не приходилось. Необходимо было срочно найти замену. К счастью, это удалось мне скорее, чем я предполагал.

На следующий день меня призвал к себе Монтсуа и попросил оказать помощь не только ему, но и трем его женам: одна из них находилась, по его словам, при смерти. Мои лекарства совершили чудо, и уже через несколько дней все пациенты почувствовали себя гораздо лучше. В результате ко мне отовсюду потянулись больные. Среди них были брат царя, вождь Хацициве, проповедник-баролонг Ян Лешумо, его жена с сыном. Множество других африканцев, особенно женщин с грудными младенцами, теснилось вокруг моей импровизированной приемной под открытым небом. Благодаря моим врачебным успехам я смог выехать из Мошаненга с новой упряжкой.

Молема прислал с двумя гонцами весть о том, что ему стало лучше. Это известие не только послужило мне рекомендацией, но и завоевало доверие жителей Мошаненга.

Монтсуа проявил свою признательность, уплатив за лекарства один фунт стерлингов и подарив четыре белых и четыре черных страусовых пера редкой красоты для моей жены. Он с недоверием отнесся к сообщению, что я еще не женат, и посоветовал сохранить перья для будущей супруги. Благосклонность царя помогла мне приобрести пять волов — он обменял их на мое ружье системы «снайдер». Мартин и торговец Т. купили для меня еще пять, так что к концу пребывания в Мошаненге я располагал уже упряжкой из четырнадцати животных и мог с легким сердцем снова пуститься в путь.

Я уже назначил день отъезда, но Монтсуа не отпустил меня. Надо было осмотреть еще одного его подданного, зажиточного человека. Я согласился, и меня тут же проводили к больному. Это дало мне возможность познакомиться с бытом бечуанов.

Во дворе, имевшем в поперечнике около сорока шагов, стояли три обычные хижины бечуанов. Не успел я оглядеться и рассмотреть огромные корзины из травы, служащие для хранения сорго, как из домика вышел слуга и со словами «Бапила, сэр» («Подожди, сэр») предложил мне примитивный стульчик. Затем он побежал в другую хижину и вернулся в сопровождении двух женщин — молодой и старой. Последняя велела детям, находившимся во дворе, не шуметь.

Женщины вынесли из дома бычью шкуру и с помощью моего проводника вывели больного, который не хотел, чтобы белый доктор затруднялся и входил внутрь его жилища. Я увидел перед собой еще молодого человека, который глядел на меня