найти воду. Да и волы слишком устали, чтобы мы могли тут же взять направление на юг, в сторону реки Вааль. Восточное направление вообще исключалось из-за быстрого распространения пожара. Волы могли выдержать гонку с ним на протяжении мили, но никак не 10 или 15, а такой гонки нельзя было бы избежать, если бы мы решились отправиться на восток.

Оставалось только двигаться вперед. Да, вперед! Но как не стать при этом жертвами разбушевавшейся стихии? Выжечь вокруг траву и дожидаться приближения огня было нельзя, ибо помимо тысячи патронов в фургоне находилось 300 фунтов пороха; парусина, которой был обтянут фургон, да и дерево настолько нагрелись на солнце, что к ним едва можно было прикоснуться. Ветер нес горящие ветки и листья. От них мог воспламениться фургон, где были спирт и водка, но не было воды.

Мой взгляд остановился на холме слева от нас — нет ли возможности миновать опасный участок, проехав низиной? Пожар начинался шагах в трехстах от холма. Он приближался к нему, да и к нам тоже, но к холму несколько медленнее, так как ветер дул прямо на нас. Если бы фургон успел достигнуть холма, мы смогли бы объехать полосу огня (ширина ее составляла шагов сто).

За огненным морем простиралось выгоревшее черное пространство шириной в милю. Кое-где на нем еще виднелось пламя — это догорали остатки кустов. План, который я предложил спутникам, встретил единодушное одобрение. Понравился он и слуге-африканцу. По блеску его глаз я понял, что он-то уж постарается заставить волов бежать куда надо!

Только теперь, вскочив на коня, я смог окинуть взором пространство, которое нам предстояло проехать, вернее пролететь. У меня невольно вырвалось восклицание: полоса, отделявшая нас от холма (шагов тысяча), представляла собой крутой склон возвышенности и к тому же усеянный каменными глыбами. Что если при быстрой езде одно из колес сломается о камень? Однако у меня не оставалось времени на размышления. Мои товарищи заняли свои места, Боли[11] взмахнул бичом и, крикнув «Пошел!», дал сигнал к скачке — навстречу огню, чтобы спастись от него.

Крики, удары бичом и палками, а также устрашающее зрелище огненной тучи справа, к которой мы с каждым шагом приближались, заставили волов нестись вперед так, словно фургон был пустым. Иногда, когда одно из колес, наткнувшись на камень, высоко поднималось в воздух, мне казалось, что фургон уже лежит на боку. В следующее мгновение оба передних колеса наезжали на другой камень — и волы едва не падали от толчка. Жара становилась нестерпимой, так как мы все еще ехали против ветра. Кругом стоял оглушительный треск горящих сухих кустов и травы, воздух был наполнен густым дымом, повсюду носились охваченные огнем стебли травы, ветки, листья… Лошадь, на которой я ехал, была вовсе не из пугливых, но, видя, что делается справа от нее, перестала слушаться поводьев, и я едва справлялся с ней.

Тем не менее мы неслись вперед. Моя лошадь не раз спотыкалась о камни и задевала кусты, ибо мне, вместо того чтобы править, приходилось следить за парусиной, которой был обтянут фургон, и мгновенно сбрасывать падавшие на нее головешки. Одновременно я должен был показывать Питу[12] — «ведущему» и Боли — «направляющему», куда ехать, чтобы фургон мог избежать по крайней мере самых больших каменных глыб, которые я замечал с седла. Крики погонщиков волов (а волы неслись так, что с морд у них летели клочья пены), толчки о камни, скачка по жаре, усугублявшейся близостью пламени, вконец изнурили нас.

Почти все мы поранили лица и руки, много раз спотыкались и падали. Достигнув низины, мы были вынуждены несколько минут передохнуть.

Там мы обнаружили, что огонь отделяли от холма каких-нибудь тридцать шагов, дальше книзу он начал гаснуть. С этой стороны его распространению мешал овраг. Мою лошадь била такая дрожь, что она едва удерживалась на ногах. Волы тяжело дышали, опустив головы к земле, а самое трудное было еще впереди: нужно было в тридцати шагах от огня проехать около ста шагов вдоль охваченного им пространства и лишь после этого повернуть налево. Хотя расстояние было очень невелико, оно грозило нам большими опасностями, чем весь предыдущий отрезок пути.

Волы двинулись вперед, но, не пройдя и пяти шагов, ринулись, задыхаясь от дыма, к каменистому склону холма. Еще немного — и они перевернут фургон! В этот критический момент один из моих спутников, бежавший рядом с волами с моей стороны фургона, метнулся на другую сторону. С помощью остальных путешественников и погонщика-африканца ему удалось криками и ударами заставить животных спуститься на ровную местность. Бейте, орите, иначе мы погибнем, обратимся в дым! И вот мы несемся сквозь густой чад, на нас сыплется разносимый ветром пепел, падают горящие стебли травы, куски коры, раскаленные и охваченные пламенем ветки: могло показаться, что мы лишились даже чувства самосохранения. Только бы достигнуть места, где нас ждет спасение!

Еще сто, семьдесят, пятьдесят шагов… Жар настолько усилился, что я каждую секунду мог увидеть, как вспыхнет парусина.

Оставалось еще только двадцать шагов. Выдержат ли упряжные волы — они хрипят и спотыкаются в ярме! Наконец— слава тебе господи! — опасность миновала. Теперь слева от нас находился луг, не охваченный пламенем, справа— овраг глубиной 10 футов и шириной 12. За ним тянулся участок, покрытый выгоревшей травой. Я спрыгиваю на землю, быстро снимаю седло и направляюсь к моим спутникам, бросившимся на траву. Они не могут произнести ни слова. Багровые лица, руки, израненные в кровь от частых падений, глаза, чуть не вылезающие из орбит от натуги! Одежда на Пите, который с передними быками первым преодолевал препятствия, изодрана в клочья. На спине и груди, к счастью неглубокие, рваные раны, из них сочится кровь.

Из Мусеманьяны в Мошаненг

Африканец из племени баролонгов принес мне шкуру молодого льва и запросил за нее 3 фунта стерлингов золотом. Я предложил ему старый сюртук, но он настаивал на своей цене, утверждая, что уже однажды продал в Клипдрифте львиную шкуру за такие деньги. Я посоветовал ему взвалить шкуру на спину и идти с ней в Клипдрифт. Баролонг рассердился. Быть может, желая сделать меня более уступчивым, друг его рассказал мне, каким образом досталась продавцу львиная шкура.

— У этого человека, — сказал он, указывая на обиженного героя, — была всего одна корова. Кроме того, у него две жены и порядочное поле. Корова паслась в деревенском с гаде, которое оберегал пастушонок. Однажды этот мальчик прибежал