– Как же вы так решились? – спросил я.

– Главное нападать первым, – спокойно ответил он. – Это у меня еще с войны.

И действительно, однажды я увидел, сколько у него наград. И то, он надел не ордена, а только колодки.

И следующий полуподвал уже принадлежал нашему институту. Там было машбюро с самыми полными дамами, копирбюро с самыми аккуратными и тихими девочками. Оттуда частенько слышались тирады неформальной лексики, которым позавидовали бы биндюжники, произносимые нежным голоском нашей Люды – начальницы архива. В конце коридорчика стояло невыносимое аммиачное амбре наших синьковальных машин. Там работали Шура и Валерий. Шура была начальницей, и к ней приходилось часто обращаться с различными срочными просьбами. У нее было железное здоровье.

– Шурочка, миленькая! Я к вам опять с просьбой сделать сегодня два комплекта копий для заказчика. Шурочка, а чем вы тут дышите?

– Я уже шесть год как не дышу, только выдыхаю аммиак, как Змей Горыныч!

По другую сторону коридора размещался наш переплетчик и эрудит Миша.

– Миша, мне нужно сегодня шесть планшетов.

– Саша, ты же видишь, сколько на меня навалили. Так что не раньше, чем послезавтра.

– Миша, очень нужно, конкурс.

– Ладно, беги за бутылкой, я тебе дам планшеты из своих загашников. Стой! Куда ты побежал? Обожди минуту!

Миша вытаскивает из кармана кусок толстого картона. Это его «подкожные». Между двумя слоями склеенного картона разместились две двадцатипятирублевки, которые выковырять может только он с помощью специального приспособления.

– На, возьми.

– Слушай, ведь это я же тебе должен ставить.

– Саша! Какая разница. Ты мне, я тебе. Возьми одну, а закусь уже можешь за свой счет. Только раньше шести не приноси, а то я сорву выпуск проекта Головичу. Ты где жил до войны?

– На улице Новой между Заньковецкой и площадью Спартака, где театр Франка.

– Да знаю, знаю. Это рядом с Николаевской.

– Рядом с улицей Карла Маркса.

– А это одно и то же. Была Николаевская, стала Карла Маркса. Так что, тащи бутылку, расскажу тебе про эту улицу, а заодно про Меринговскую, про «Континенталь», да про цирк Крутикова, да про детский театр.

И я иду в магазин на Ирининскую. Когда вернулся, то увидел, что во дворе у ляды перед входом в подземный склад стоит Гаврилыч.

– Саша! – окликнул он меня. – Ты что, к Мише заходил за планшетами? (у него было удивительное чутье на такие вещи).

– Да! А как вы угадали?

– А я все вижу. Так надо же бумагу выписать, да я тебе отмотаю сколько нужно в случае чего. Договоримся!

– Да вроде пока не нужно.

– Ясно, это Миша из загашников. Ты все равно заходи завтра, потолкуем насчет планшетов. Ты же, я слышал, диссертацию делаешь.

Но все это было позже. А пока лето после первого курса прошло в практике, этюдах, пляжных развлечениях, вечерних гуляниях в парках с поцелуями и выяснениями отношений. Ничто не предвещало больших неприятностей. Впереди был второй курс, а вместе с ним уже и настоящие архитектурные проекты.

На втором курсе мы приступили к самостоятельному проектированию. Первая наша курсовая работа была предложена на выбор – либо автобусная остановка, либо вход в парк культуры и отдыха, либо фонтан. Большинство выбрало вторую тему. Я выбрал первую. Очевидно сказывалась робость перед самостоятельным проектированием – вход был слишком вольной темой – наиболее смелые решили даже побаловаться скульптурой. Просмотр наших эскизов производил довольно странное впечатление. Там, где были представлены входы в парк, шла сплошная классика в дорическом, ионическом и коринфском ордерах – прямо древняя Греция, фонтаны были украшены изваяниями в виде рыб, птиц и передовиков производства (у наиболее сознательных). Там, где стояли эскизы автобусных остановок, казалось, что мы попали на выставку кондитерских изделий, а именно – тортов. Тогда все мы были под сильным влиянием новой застройки Крещатика, и большинство студентов во всю использовали орнаментированную керамику, которая преподносилась почему-то как украинское барокко. Это была официальная точка зрения, мы же с помощью Василия Ивановича Сьедина усвоили, что украинское барокко имеет совсем другие стилевые характеристики. Классических решений по этой теме почти не было, и авторов проектов в классике считали консерваторами. О более современных стилях мы не могли и заикаться. Конструктивизм, функционализм и минимализм были просто запрещены. Моя остановка была тоже решена в керамике и оформлена различными орнаментами, картушами и барочным щипцом.

Обстановка в институте в это время была довольно сложной. На нашем факультете каждый курс выпускал юмористическую газету с карикатурами. Это были газеты с названиями из флоры и фауны – различные «перцы», «скорпионы», «комары», «горькие редьки» и т. д. Сюда же относилась и наша «Оса», которую делали я и Саша Катанский – замечательный карикатурист. Скандал разразился после выхода сделанной Сидоровым и Дахно огромной стенгазеты, изобразившей наше комсомольское собрание в виде «Вакханалии» Рубенса, и описанной в «Лысом-1», с нашим партийным руководством в виде козлоногих сатиров. Не пощадили и представителя райкома, изобразив его с симпатичной полуобнаженной нимфой – секретарем кафедры марксизма. Парторг Тутевич и главный марксист Дубина были в ужасе. Курсовые газеты запретили. Меня тут же забрал к себе аспирант Миша Евстифеев в институтскую газету «Дробилка».

За пределами института обстановка была намного сложнее. Шла плотная, нескончаемая волна антисемитизма, начатая еще в 1948 году в кампании борьбы с космополитами и набиравшая постепенные обороты к концу 1952 года. Шла она в двух направлениях. Первое – государственный антисемитизм, связанный с дискредитацией ученых и деятелей культуры и арестами крупных писателей. Еще в ноябре 1948 года по решению Совета Министров СССР был распущен Еврейский антифашистский комитет, а в декабре начались аресты. Были арестованы все члены этого комитета, а вслед за ними пошли аресты евреев – крупных деятелей культуры во всех городах, в том числе и в Киеве. В конце 1952 года пошли слухи о том, что всех членов ЕАК после пыток в застенках КГБ казнили. Параллельно с этим усиливался бытовой антисемитизм – неприязнь к евреям на всех уровнях. В воздухе попахивало погромами.

Тем не менее, институт жил своей жизнью.

После выполнения очередного проекта я усиленно взялся за подготовку праздничного вечера и новогоднего капустника, как вдруг случилось непредвиденное. Я попал в больницу. Боли в животе были настолько сильными, что пришлось вызывать «скорую помощь». Врач «скорой» – пожилой приятный дядечка называл все вокруг ласковыми уменьшительными словами: животик, аппендицитик, спазмочки, больничка, тройчаточка, коечка… Он дал мне тройчаточку, но, в общем, стало понятно, что у меня аппендицитик и что мне нужно в больничку. И они отвезли меня в Октябрьскую больницу. Там врач оказался не таким нежным. После осмотра и анализа крови он сообщил мне, что несмотря на то, что больница большая, мест у него нет, а тут все везут и везут, и все к ним, как будто у него не больница а постоялый двор. В общем, уложили меня в коридоре.