Как же это было сладко! И остро, и пряно, и хорошо до невозможности. Он раньше никогда не ощущал ничего подобного только от одного поцелуя и объятий. Хотя… поцелуй был не один. Он целовал её множество раз, как путник, дорвавшийся наконец до родника, с какой-то дикой жадностью, дурея от робкого отклика — мягких ладоней на своих плечах, тихих и рваных вздохов, неопытных движений нежных губ. Павла накрыло такой безоблачной эйфорией, что он даже не заметил, как притиснул Динь к какому-то дереву и запустил руку в лиф её платья, сжав грудь. Она идеально легла в ладонь, и у Павла в штанах едва не случился взрыв, когда он нащупал твёрдые и острые соски, стал ласкать их, а Динь в ответ задрожала и охнула, едва не осев на землю.

— Давай уедем отсюда, — прохрипел он, на секунду выпуская на волю влажные губы. — Сейчас.

— Куда, Паш? — прошептала она, почти невесомым движением погладив его по шее, из-за чего у Павла в глазах будто молния блеснула.

— Ко мне.

— К… — запнулась на мгновение и неуверенно продолжила: — Но ты ведь не водишь к себе девушек…

Это было правдой — Павел в то время жил с матерью, не желая оставлять её одну после гибели отца, и не приводил никого в свою квартиру, предпочитая встречаться на нейтральной территории. Зная характер матери, он понимал — каждую девушку она будет рассматривать потенциальной невесткой, а это было слишком. Но сейчас…

— Тебя приведу. Динь… — Павел обвёл большим пальцем напряжённый сосок, и Динь застонала, откидываясь назад и словно подставляя под его ладони и грудь, и шею — и вообще всю себя. — Пожалуйста, поехали…

Она не ответила, просто молча кивнула, и Павел сразу рванул к выходу.

Они тогда ни с кем не попрощались, убежав настолько стремительно, что никто ничего и не понял. И всю дорогу до дома Павел старался не гнать, колоссальным усилием воли пытаясь сохранить холодную голову, хотя это было непросто — Динь, такая соблазнительная в своей растерянности от происходящего, со сбитой причёской и слегка смазанным макияжем, была безумно соблазнительной. И если бы Павел не понимал, что у неё наверняка не было мужчины, он бы сделал всё ещё на пути домой, остановившись где-нибудь на обочине. И точно не один раз.

Мать, слава богу, уже спала, когда они ввалились в квартиру, и Павел тут же потащил Динь в душ.

— Но я… Но мне… — попыталась протестовать она, однако он пресёк все возражения резким:

— Вместе помоемся. Не волнуйся, приставать не буду.

Легко сказать! От вида обнажённой Динь, по плечам и груди которой текла вода, в голове у Павла совсем помутнело, а уж что творилось ниже пояса… Динь, с красными щеками, честно старалась туда не коситься, смущалась и закусывала губу — но всё равно смотрела. И это, пожалуй, было самым возбуждающим, что случалось с Павлом за всю жизнь — когда Динь в тот вечер стояла под душем и отводила глаза, но раз за разом возвращалась, а потом даже погладила… Он толкнулся ей в руку и прохрипел:

— Всё, срочно вылезаем.

А дальше…

Воспоминания, не стёртые даже временем, окатили горячей волной. Павлу казалось, что он помнит абсолютно всё — и то, как выгибалась она ему навстречу, как откликалась на каждое прикосновение, как целовала и ласкала, поначалу робко и нерешительно, но потом перестала стесняться, и Павел едва сдерживался, опасаясь повредить ей что-нибудь своим пылом. Он помнил собственное ликование оттого, что действительно оказался первым, и тесноту, и жар, и влажность желанной плоти, и полувздох-полустон Динь, когда он наконец сделал её своей. Павел той ночью и не вспомнил про презерватив, хотя обычно никогда не забывал, будучи немного брезгливым — но только не с Динь. Её ему всегда хотелось чувствовать без преград и помех, всей кожей.

А утром, глядя на неё, растрёпанную и безумно желанную — несмотря на то, что уснули они лишь перед рассветом, долго и упорно лаская друг друга, — Павел прошептал, ощущая себя человеком, который вдруг научился летать:

— Я так люблю тебя, Динь…

В тот момент она открыла глаза, и он, переждав длинный и гулкий удар сердца, серьёзно спросил:

— Скажи, ты выйдешь за меня замуж?

Дина

Беременность сделала меня ленивцем. Раньше мне хватало семи часов, чтобы выспаться и быть бодрой, теперь же было мало и десяти. Я то и дело проваливалась в сон днём, спала и ночью. Лишь одно омрачало мой сон — чувство голода. Я частенько просыпалась посреди ночи и с вытаращенными глазами брела к холодильнику, пытаясь сообразить, что бы такого съесть, дабы не разожраться до слоновьих размеров. И Игорь Евгеньевич, и Ирина Сергеевна предупредили, что слишком много лишних килограммов могут отрицательно сказаться на беременности, поэтому я старалась держать себя в руках.

Задремала я и в машине Павла, когда мы ехали в клинику. И снилось мне что-то яркое и хорошее, отчего-то закончившееся ласковым прикосновением к щеке и горячим шёпотом:

— Я так люблю тебя, Динь…

Я вздрогнула и проснулась. Распахнула глаза, сфокусировалась на окружающем, и с облегчением выдохнула — да, это был всего лишь сон. Павел не прикасался ко мне, просто сидел за рулём — кажется, он ждал, когда я сама проснусь.

— Приехали? — вздохнула я, отводя глаза. Посмотрела в окно — мы уже были на парковке клиники.

— Приехали. До начала приёма ещё двадцать минут, можешь перекусить, если хочешь.

— Чем? — не поняла я, и Павел полез на заднее сиденье. Вытащил какой-то бумажный пакет и положил мне на колени.

Внутри оказались роллы из лаваша с красной рыбой и две маленькие бутылочки со смузи. Малина-ежевика и манго-маракуйя.

Рот моментально заполнился слюной, не оставляя шанса отказаться. Как это делать с таким обильным слюнотечением?

И я всё слопала и выпила. И даже сказала спасибо, не желая казаться совсем уж неблагодарной сволочью. А потом ушла на приём.

Меня немного колотило от волнения — мало ли, что могло случиться с малышом за две недели? — но Игорь Евгеньевич сказал, что всё отлично и по УЗИ, и по анализам. Назначения, правда, всё равно скорректировал, но это было понятно и привычно. Больше всего меня обрадовало то, что на УЗИ появился эмбрион — в прошлый раз было только плодное яйцо. Значит, растём и развиваемся!

Я была так рада, что словно не шла, а летела к машине Павла. Правда, медленно и осторожно — быстро я сейчас не хожу, не то состояние. А когда села внутрь,