Весть о закрытии завода взбудоражила, подняла на ноги весь рабочий люд поселка. Решено было, во что бы то ни стало, добиваться сохранения завода. Нужно было, чтобы кто-то начал хлопоты. И кого же, как не учителя, просить об этом? Отец согласился. Дело тянулось больше года. Отец несколько раз ездил в губернский город, хлопотал, добился вначале временной отсрочки закрытия завода, а потом и окончательного решения завод оставить. Помню, какое было ликование после митинга, на котором отец выступал. Его качали, на руках пронесли через территорию завода. Вернулся он домой счастливый, возбужденный и рассказывал маме о том, как прошло «открытие» завода.

Много лет спустя я получила письмо от краеведа Лузина, в котором он сообщал: «Я пишу историю Павловского завода. Василий Митрофанович, как передовой человек, фигурирует в ней в числе первых. Много событий в п. Павловском связано с именем Василия Митрофановича, с его деятельностью. Недавно, 22–24 июля 1966 года в п. Павловском праздновали 150-летие завода. Как человека очень значительного Василия Митрофановича чествовали в эти дни. Во время его учительства в Павловском заводе было открыто Одуйское начальное училище, а двухклассное училище стало посещать намного больше детей мастеровых. Приближается 50-летие Советской власти. Василий Митрофанович играл большую роль и в революционном прошлом Павловского завода. Вспоминают его добром люди и за постройку мельницы на паевых началах…»

Постройка мельницы мне запомнилась. Отец и ранее задумывался над тем, сколько даровой энергии пропадает зря. Когда поднимали шлюзы, чтобы спустить воду из переполненного пруда, она с шумом, с грохотом водопада низвергалась вниз с высоты шестиэтажного дома. Все население поселка Павловского устремлялось на плотину, чтобы полюбоваться этим зрелищем. Вот под этой-то плотиной и следовало, по замыслу отца, поставить мельницу. Ее поставили, и она долго, честно служила людям, при советской власти отойдя государству. Всегда возле нее стояли в очереди подводы помольщиков. Мы любили забегать на мельницу, подставить ладонь под желоб, накрытый мешковиной, из желоба сыпалась в ладонь горячая мука. Мельник или «засыпка», как его называли, с белыми от муки ресницами и бровями казался нам загадочным, человеком из другого мира. Между тем, это был озорной мужик, весело покрикивающий на баб и мужиков, засыпавших зерно.

Да, отец был человеком, которого уважали и помнили в поселке. В этом я имела не раз возможность убедиться, когда жила на Урале в эвакуации. Люди, которые почему-либо отказывали в моей просьбе (поселок был переполнен эвакуированными, нуждавшимися в помощи), меняли ко мне отношение, узнав, кто я:

– Да ты бы сразу сказала, что дочь Василия Митрофановича… Разве бы мы не помогли?

Был такой забавный случай. Воспитатели детского дома наравне со школьными учителями обеспечивались дровами. Должны были завезти дрова и мне. Но лесничий, увидев, какими дровами нагрузили сани для меня, возмутился:

– Это ты Васильевне такие жерди везешь? Поворачивай обратно! Ты ей вот таких дров отвези! в два обхвата!

И действительно, мне привезли и свалили во дворе такие бревна, что мы с сынишкой еле-еле распиливали их.

На воспитание уважения и любви к труду отец обращал большое внимание. Я очень благодарна ему за то, что он научил нас не бояться никакой тяжелой работы. Каждую весну он засевал где-нибудь в Степково полоску овса или ячменя. Когда овес поспевал, для нас с Надей начиналась страда. Раным-ранехонько вставали мы с постели и с серпами шли по мокрой от росы траве в это самое Степково, которое было от дому почти в десяти километрах.

Добирались до места часам к восьми, отдыхали с дороги, спрятав узелок с «паужной» и туесок с квасом в холодке, и принимались жать. Часы шли медленно, однообразная работа создавала впечатление, что время остановилось.

Но вот солнце поднималось все выше и выше к зениту, и такая тишина наступала вокруг, что казалось во всем мире нет никого, кроме нас двоих, посреди этого моря желтеющего хлеба; только звук серпа «вжик-вжик» да шелест спелых метелок овса нарушали эту тишину.

Иногда над головами пролетала какая-то птица, в синем небе она казалось черной. Мы долго провожали ее глазами, разогнув усталые спины.

Когда тени от кустов становились короткими, мы садились «паужнать» в холодок, под одинокую ель или сосну, стоявшую вблизи полоски. Еда наша была неприхотливая: картофельные уральские шаньги и квас. Теплый, настоявшийся на бересте, он пах туесом, но кисленький хорошо утолял жажду.

После еды с полчасика дремали и снова принимались за работу. Но время шло уже быстрее, солнце клонилось к закату. Закончив жать, стаскивали снопы на середину полоски и ставили суслоны, оставляя этот момент к концу дня, как вознаграждение за тяжелый труд. И если вдоль полосы выстраивался длинный ряд суслонов, были счастливы, что день прошел хорошо, что мы на славу потрудились.

Смертельно усталые, но гордые от сознания выполненного долга, шли домой, предвкушая, как будут рады нашей победе мама и отец. Домой приходили уже в темноте, но нас всегда ждал ужин – пирог с рыбой или грибами, горячий чай, который мы пили с наслаждением чашку за чашкой.

Я далеко не уверена в том, такая ли уж большая нужда была в той полоске овса, которую засевал отец? Вероятно, в хозяйстве, где было всего два десятка кур да корова, можно было обойтись и без своих посевов. Сеялся же этот овес только ради нас, чтобы мы на практике постигли всю тяжесть крестьянского труда, о котором с такой горечью писал Некрасов. Помимо этого у отца была и другая цель – обучить нас крестьянской работе, ее приемам, ее технике. Ведь это все нам могло пригодиться в жизни.

В результате, с ранней весны и до поздней осени мы с Надей были постоянно заняты: сгребали с крыш снег, набивали им ледник в погребе, таскали с болота перегной, копали гряды, сеяли морковь и редьку, сажали капусту, картошку, все лето окучивали, пололи, поливали, косили и гребли сено, жали овес, гречиху, возили зерно на мельницу, дергали лен, сушили его, колотили, стлали, трепали, чесали, пряли. Словом, весь цикл крестьянских работ в детстве и юности был пройден нами, изучен досконально. Кроме того, на нас лежали стирка, уборка в доме, подноска воды, заготовка ягод и грибов и даже дров на зиму, уход за скотиной.

Никогда не забуду, как рано утром я вставала, шатаясь от желания поспать еще с полчасика, как с полузакрытыми глазами одевалась и лезла на сеновал, чтобы на примитивном станочке, сконструированном отцом, нарезать солому, греть воду, крутым кипятком запаривать солому, перемешивая ее в колоде, посыпать мукой или отрубями. Чистила хлев, доила корову и только после этого бежала в школу.

А когда отец получил назначение в другое село, и какое-то время мы жили с ним одни, на мне лежала и выпечка хлеба. И нередко бывало так, что утром ученики шли в школу, а у меня на столе уже дымились только что вынутые из печи караваи.