— Обойдешься, — грубым, недовольным голосом.

Его интонации меняются по щелчку. Он словно реагирует на каждую отдельно сказанную фразу по-разному. От смеха до праведного гнева. Полсекунды.

— Давай в двух словах.

— Немов, — переводя дух, выдает мужичок.

— Юра, что Немов?

— Немов сегодня был, девочку чуть не убил…охрана его вывела. Скандал был, он остался очень недоволен, сказал, что это наш последний день…

— От меня ты чего хочешь? — щурится, словно не понимая.

— Артем, поговори с ним, вы же друзья…он против тебя не пойдет, и…

— Когда я тебе предлагал защиту, ты, как мне помниться, отказался.

— Я же не думал, Артем…

— Пятьдесят.

— Что?

— Пятьдесят процентов твоего дохода, и я поговорю с Андреем Владимировичем, мы как раз завтра встречаемся.

— Это же половина, — охает, почти падая на стул. Театрально хватается за сердце.

— Как хочешь, решай тогда с ним сам, — разворачивается, хватая Верку за локоть, — пошли.

— Ему плохо, — смотрит Артему за спину.

— Ага, от жадности, — разворачивает ее лицом к выходу.

— Хорошо. Я согласен. Но мне нужны гарантии…

— Завтра будут тебе гарантии. И я прошу тебя, больше не звони мне по таким пустякам.

На выходе охранник кивает, любезно открывая парадную дверь.

— Может останешься? — смеясь, — вон ты как Юре понравилась, — в ответ Вера лишь молча садиться в машину, — горда и справедлива? — уже в пути, — живая вообще? — касается колена, получая удар по руке.

— Не трогай меня

— Ты сама ко мне в машину села, я тебе не звал, — пожимает плечами, съезжая на обочину. Машина замирает, зарождая в Верке дикий страх. Артем разворачивается к ней, откровенно разглядывая ее ноги.

Кораблева в ужасе дергает ручки на двери, но та оказывается заблокированной. Ловушка. В панике шарит руками по панели, сердце шумит в такт басам из колонок. Кровь леденеет.

— Выпусти. Я буду кричать, — громко, с надрывом.

— Кричи, — приподымает бровь, расстегивая верхние пуговицы своей рубашки, — мне нравиться, когда девушки кричат, лучше, когда от удовольствия, — самодовольный шепот.

— Пожалуйста, — выставляет ладони вперед, упираясь Старкову в грудь. Но он словно танк. Медленно склоняется к ней. Его ладонь ложиться на ее колено, резко поднимаясь выше, задирает платье, сжимая ягодицу.

Она в панике бьет кулаками по его спине, но он словно не чувствует ее ударов. Касается пальцами ее шеи, слегка сдавливая, а потом и вовсе пригвождая к сидению. Злобный, неуправляемый взгляд. Он смотрит ей в глаза, слегка склоняя голову на бок. Отпускает ее шею, отчетливо видя дрожащие девичьи губы.

— Именно так может быть, когда садишься в машину к малознакомому дяде, — откидывается на свое сидение, запрокидывая голову. Упирается ладонями в руль, — если я не дал тр*хнуть тебя ему, не значит, что не захочу сделать этого сам.

Слышит ее тихие всхлипы. Она продолжает неподвижно сидеть с задранным платьем, и подвывать грохочущей музыке. Раздраженно выключает радио, оборачиваясь в Веркину сторону. Не понимает, как можно быть такой. Такой дурой. Садиться в какую-то тачку, верить первому встречному. Ее наивность дико бесит, порождая в нем желание на явном примере показать, что может произойти от ее тупых решений.

— Вой давай, — прикрывает глаза.

— За что ты со мной так? Что плохого я тебе сделала? — давясь слезами, — Что?

Она продолжает реветь, а ему безумно хочется коснуться ее волос. Гневно ударят кулаками по рулю, замечая, как резко заканчивается Веркина истерика. Она замирает, вытирая остатки слез. Сидит, словно мышка, выжидая его дальнейших действий. В глазах неподдельный страх. Пучина боли и океан еще не пролитых слез. Вновь прижимается затылком к подголовнику. Щелкает зажигалкой, вдыхая сигаретный дым. Бред. Бред, дикий бред. Трет переносицу. С чего этот идиотский порыв, это ненужное никому желание?!

Шире открывает окно, выпуская на улицу струйки сигаретного дыма.

— Успокаивайся, — выбрасывает окурок, вновь разворачиваясь к ней, — не реви, — склоняется ближе, резким движением одергивая подол ее платья, в его первоначально положение, — переборщил, — упирается локтем в ее сидение, все еще слегка над ней нависая. Скупые извинения, хотя, за что он, собственно, должен перед ней извиняться? Не за что ему. Не за что…

И вот тут происходит то, чего он явно никак не мог ожидать. Она с силой обнимает его шею. Прижимаясь к груди. Вновь заливается слезами. Плечи подрагивают, а она сильнее прижимается к нему своим телом. Слегка опешив, Старков сжимает и разжимает пальцы левой руки, в мимолетном раздумье. Аккуратно кладет открытую ладонь на ее спину.

— Урок прошел даром, — с явным смехом, перекладывает руку с ее спины, на голову, крепче прижимая к себе, — ну все, после этого ты просто обязана на мне жениться, — каким-то другим, теплым, ласкающим слух голосом.

Вера отодвигается от него, улыбаясь через слезы. Заливается смехом, вытирая мокрые щеки руками.

— Извини, — убирает волосы за уши, — я не знаю, что на меня нашло. Мне, наверное, действительно, лучше сидеть дома, — качает головой, — просто думала…

— Компанию себе нормальную подбирай, — заводит машину, а Вера не решается сказать, что-либо в защиту Альки.

Он привозит ее к дому, не спрашивая адрес. Помнит еще с того раза. Во дворе подъезжает почти к самой парадной, включая в машине верхний свет.

— Хорошую ты мне ночку сделала, — смотрит на часы, встроенные в приборную панель, — пять утра. Опять работать с мятой рожей придется.

— Извини, — сконфужено.

— Иди уже домой.

Вера, не медля выходит из машины, прячась в подъезде.

Старков вжимается спиной в сиденье, продолжая смотреть на закрывшуюся дверь. Ночка.

Дежавю. Чувствовал себя сейчас с ней иначе. Как когда-то. Когда-то, когда была жива Аленка. На самом деле уже мало, что помнил, выколачивал из своей памяти год за годом. Но вот эти ощущения, они остались, остались на интуитивном уровне. Только не нужны ему эти ощущения, и эмоции тоже не нужны. Лишние. Липкие эмоции, мешающие жить. Заниматься тем, что он любит и умеет. Эти эмоции, как и сама эта девочка, погубят все. Его, его дело. Разрушат, вырвут, выжгут все дотла.

Ему к ней и близко подходить нельзя. Рядом с ней он чувствует себя человеком. Живым, чувствующим. А он уже давно не человек, он машина, сложный механизм, который выстраивает себе жизнь. Который не может работать автономно, его механизму нужна железная рука, холодный мозг, и никаких перепадов температуры.