первого класса, он был человек с юмором, так скажем. Аккордеон ему нужен был лишь для того, чтобы петь частушки-нескладушки. Причем…

– Матерные?

А. М.: Не всегда с нормативной лексикой, да. И мне, когда он брал аккордеон, указывалось рукой так: иди отсюда, погуляй. Ну, как иди? Я за шторкой, у меня вот такое ухо, я их помню до сих пор все наизусть. Петь не буду, потому что уж больно пошло.

– Покажи, руками покажи.

А. М.: Ну как, Жень? Ну там это старое все. На горе стоит верблюд, ну и все вы знаете. А потом надо сказать, что мой дедушка, который прошел всю войну, у него она закончилась в Вене, в Австрии, привез оттуда две скрипки, тоже аккордеон австрийский и какую-то гитару. И мы, когда собирались вместе, все брали каждый свой инструмент. И дед почему-то умел играть на скрипке. Я не понимаю, откуда это. И, конечно же, мне ничего не оставалось делать после того, когда я окончил школу, как поступить в военное летное училище, потому что все дети были либо дети пилотов, либо техников самолетов, и поэтому у пацанов другой дороги просто не было. Но как только я поступил в военное училище, то тут же сколотил вокально-инструментальный ансамбль. И, начиная где-то с середины первого курса, мы уже стали популярными в городе Ставрополе. Ездили в институты, фабрики, заводы, где было очень много молодежи. А там есть такой закон: если ты получаешь в течение недели двойку по любому предмету, то не идешь в увольнение. Но поскольку наш ансамбль стал пользоваться популярностью, то нас приглашали, и командир роты страшно злился, но мы ездили. С нами было 10 человек-носильщиков, потому что нам нужно было нести барабаны. Обратно мы это все проносили в большом барабане с водкой, и там же нас уже ждали наши друзья-товарищи. Это было очень весело, поэтому я свои годы обучения в летном училище вспоминаю, как нечто такое – начало моей творческой деятельности как музыканта, так скажем.

– Я тебе хочу сказать, что надо было вашего начальника сделать продюсером, надо было ему отдавать вам процентов 15.

А. М.: Жень, так он и был продюсером. Мы из офицерского материала зеленого цвета сшили клеши, и здесь и проявлялось продюсерство нашего командира роты. Майор Чулупов был такой серьезный дядька с усами, боевой офицер. И когда он видел клеши, подходил: «Стой, сынок, спокойно». И вот так вот разрывал отсюда досюда.

– Я представляю вообще солдат этого времени в «клешах» с гитарой.

А. М.: Да.

– Немудрено, что тебя выгнали.

А. М.: Ну, во-первых, я ушел сам.

– Да ладно?

А. М.: Да, клянусь. Я написал рапорт командиру роты. Командир роты порвал рапорт и сказал, чтобы я ходил на занятия. И мы с Климом – Серега Клименов мой товарищ – ушли с одной пары, разделись до трусов и стали загорать на солнышке. И вдруг Клим говорит: «Ротный идет». Говорю: «Да ладно? Серьезно?» Поворачиваюсь – он идет и улыбается. Ну, для начала нам объявил арест на трое суток, в итоге мы отсидели с ним 12 на гауптвахте. Вот так всеми правдами и неправдами я все-таки ушел из военного училища. Меня демобилизовали, но срок службы два года, которые я там отучился, не засчитали. И по новой служил солдатом. Но это уже другая история. В Пензенской области оператором радиолокационной станции.

(Песня «Белый пепел».)

– Слушай, я тебя знаю как Маршала все это время. Сколько мы с тобой знакомы – это больше 37–38 лет.

А. М.: Да, это было очень давно. Ну это мне приклеили еще в мою бытность курсантом. Мои друзья говорили: «Ты хочешь фельдмаршалом стать?» Почему-то «фельд» отпала. Ну что такое фельдмаршал…

– Нечто еврейское.

А. М.: Нет, Маршал – это короче, потому что, во-первых, у меня рост 1,94 м. Я первым стоял в строю и в школе на физкультуре, и потом в военном училище, и в армии – везде. Видимо, поэтому приклеилось. Но на самом деле я этому званию никак не соответствую.

– Да, и еще знаешь, что в Большой советской энциклопедии я прочитал историю про ЧП, что в какой-то учебной тревоге ты увидел 11 самолетов противника в небе и сообщил начальству.

А. М.: Это ты где такое вычитал? Интересно.

– Пишут. Было?

А. М.: Было-было, но немножко не так. Когда я был оператором радиолокационной станции обнаружения и наведения, там есть такой прибор, называется «запрос-ответ». А у меня под экраном в командном пункте есть педаль, которую необходимо нажимать, чтобы определить, свой самолет или чужой. Я ее нажимаю, и на экране образуется такая длинная засветка цели, и ты видишь, что это, значит, свой самолет. Если она такая же коротенькая, значит, чужой. Были частые тревоги по три раза за ночь, и я прибежал спросонья, вставил код, ну там долгая история. Такой бочонок, там другой номер – «десятый» – в этот день работал. Я вставил «седьмой», и у меня ни хрена ни одна цель на запрос не отвечает. И я докладываю спросонья туда, через 100 км батальон. Там дежурный тоже спросонья – слава богу, это была учебная тревога – так вот глаз приподнял, смотрит: «Ах!» Мне звонит и говорит: «Все, расстрел. Если 11 целей не отвечают, значит, все – война». Нашим командиром был майор Грибовский, спасибо ему огромное. Это благодаря ему я раньше срока демобилизовался через год. Он в свое время лейтенантом пропустил Пауэрса до Урала, и с тех времен майор, 27 лет в армии, зол на весь белый свет. И когда увидел в моем военном билете, что я уволен из училища по собственному желанию, пожал мне руку и сказал: «Молодец». Такая была история.

– А ты в этот момент где битловал или уже не битловал?

А. М.: Я битловал везде, в любой ситуации. И на точке наведения, где я служил, был парень, который тоже хорошо пел, играл на гитаре, мы с ним устраивали концерты в этой вообще безлюдной степи. Ребята нам были очень благодарны, потому что развлечений там не было никаких.

– Меня интересуют профессии, которые были между твоим изгнанием из военного училища до нормального битлования.

А. М.: Ну, если учесть, что это все происходило в советское время, нельзя было нигде не работать…

– Можно.

А. М.: Нельзя было. За тунеядство можно было пострадать. У меня трудовая книжка вообще интересная. Там написано: «матрос-спасатель 3 категории». А еще работал, фирма была такая – «Союзаттракцион». Знаете, такие машинки, которые ездят по полу и сталкиваются. Вот там я работал как инженер. И еще у меня есть запись уникальная совершенно, там написано – «рабочий кормоцеха». Я не знаю, никогда там не был, но меня оформили через совхоз. Там, в общем, целая история. Потому что нужно было, чтобы твоя трудовая книжка где-то лежала, и поэтому у меня есть такие всевозможные записи.

– Я тоже открыл свою книжку…

А. М.: Печально, да?

– Ты знаешь, в принципе, есть красивые профессии, но вот эта – «забрасыватель навоза»… Как ты сказал?

А. М.: Рабочий кормоцеха.

– Рабочий кормоцеха – у меня не было. Александр Миньков!

(Аплодисменты.)

А. М.: Друзья, мы все прекрасно знаем, что в этом году исполнилось бы 80 лет Владимиру Семеновичу Высоцкому. И я считаю, что было бы неплохо преподавать Владимира Семеновича на уроках литературы так же, как и Есенина, Маяковского, потому что он очень талантливый поэт. Это мой любимый поэт, так скажем. И поэтому я ни с того ни