Регент с великой ловкостью на ходу ввинтился в автобус,летящий к Арбатской площади, и ускользнул. Потеряв одного из преследуемых, Ивансосредоточил свое внимание на коте и видел, как этот странный кот подошел кподножке моторного вагона «А», стоящего на остановке, нагло отсадилвзвизгнувшую женщину, уцепился за поручень и даже сделал попытку всучитькондукторше гривенник через открытое по случаю духоты окно.

Поведение кота настолько поразило Ивана, что он внеподвижности застыл у бакалейного магазина на углу и тут вторично, но гораздосильнее, был поражен поведением кондукторши. Та, лишь только увидела кота,лезущего в трамвай, со злобой, от которой даже тряслась, закричала:

– Котам нельзя! С котами нельзя! Брысь! Слезай, а то милициюпозову!

Ни кондукторшу, ни пассажиров не поразила самая суть дела:не то, что кот лезет в трамвай, в чем было бы еще полбеды, а то, что онсобирается платить!

Кот оказался не только платежеспособным, но идисциплинированным зверем. При первом же окрике кондукторши он прекратилнаступление, снялся с подножки и сел на остановке, потирая гривенником усы. Нолишь кондукторша рванула веревку и трамвай тронулся, кот поступил как всякий,кого изгоняют из трамвая, но которому все-таки ехать-то надо. Пропустив мимосебя все три вагона, кот вскочил на заднюю дугу последнего, лапой вцепился вкакую-то кишку, выходящую из стенки, и укатил, сэкономив, таким образом,гривенник.

Занявшись паскудным котом, Иван едва не потерял самогоглавного из трех – профессора. Но, по счастью, тот не успел улизнуть. Иванувидел серый берет в гуще в начале Большой Никитской, или Герцена. В мгновениеока Иван и сам оказался там. Однако удачи не было. Поэт и шагу прибавлял, ирысцой начинал бежать, толкая прохожих, и ни на сантиметр не приблизился кпрофессору.

Как ни был расстроен Иван, все же его поражала тасверхъестественная скорость, с которой происходила погоня. И двадцати секунд непрошло, как после Никитских ворот Иван Николаевич был уже ослеплен огнями наАрбатской площади. Еще несколько секунд, и вот какой-то темный переулок спокосившимися тротуарами, где Иван Николаевич грохнулся и разбил колено. Опятьосвещенная магистраль – улица Кропоткина, потом переулок, потом Остоженка и ещепереулок, унылый, гадкий и скупо освещенный. И вот здесь-то Иван Николаевичокончательно потерял того, кто был ему так нужен. Профессор исчез.

Иван Николаевич смутился, но ненадолго, потому что вдругсообразил, что профессор непременно должен оказаться в доме N 13 и обязательнов квартире 47.

Ворвавшись в подъезд, Иван Николаевич взлетел на второйэтаж, немедленно нашел эту квартиру и позвонил нетерпеливо. Ждать пришлосьнедолго: открыла Ивану дверь какая-то девочка лет пяти и, ни о чем несправляясь у пришедшего, немедленно ушла куда-то.

В громадной, до крайности запущенной передней, слабоосвещенной малюсенькой угольной лампочкой под высоким, черным от грязипотолком, на стене висел велосипед без шин, стоял громадный ларь, обитыйжелезом, а на полке над вешалкой лежала зимняя шапка, и длинные ее уши свешивалисьвниз. За одной из дверей гулкий мужской голос в радиоаппарате сердито кричалчто-то стихами.

Иван Николаевич ничуть не растерялся в незнакомой обстановкеи прямо устремился в коридор, рассуждая так: «Он, конечно, спрятался в ванной».В коридоре было темно. Потыкавшись в стены, Иван увидел слабенькую полоскусвета внизу под дверью, нашарил ручку и несильно рванул ее. Крючок отскочил, иИван оказался именно в ванной и подумал о том, что ему повезло.

Однако повезло не так уж, как бы нужно было! На Иванапахнуло влажным, теплом и, при свете углей, тлеющих в колонке, он разгляделбольшие корыта, висящие на стене, и ванну, всю в черных страшных пятнах отсбитой эмали. Так вот, в этой ванне стояла голая гражданка, вся в мыле и смочалкой в руках. Она близоруко прищурилась на ворвавшегося Ивана и, очевидно,обознавшись в адском освещении, сказала тихо и весело:

– Кирюшка! Бросьте трепаться! Что вы, с ума сошли?.. ФедорИваныч сейчас вернется. Вон отсюда сейчас же! – и махнула на Ивана мочалкой.

Недоразумение было налицо, и повинен в нем был, конечно,Иван Николаевич. Но признаться в этом он не пожелал и, воскликнув укоризненно:«Ах, развратница!..» – тут же зачем-то очутился на кухне. В ней никого неоказалось, и на плите в полумраке стояло безмолвно около десятка потухшихпримусов. Один лунный луч, просочившись сквозь пыльное, годами не вытираемоеокно, скупо освещал тот угол, где в пыли и паутине висела забытая икона, из-закиота которой высовывались концы двух венчальных свечей. Под большой иконойвисела пришпиленная маленькая – бумажная.

Никому не известно, какая тут мысль овладела Иваном, нотолько, прежде чем выбежать на черный ход, он присвоил одну из этих свечей, атакже и бумажную иконку. Вместе с этими предметами он покинул неизвестную квартиру,что-то бормоча, конфузясь при мысли о том, что он только что пережил в ванной,невольно стараясь угадать, кто бы был этот наглый Кирюшка и не ему липринадлежит противная шапка с ушами.

В пустынном безотрадном переулке поэт оглянулся, ища беглеца,но того нигде не было. Тогда Иван твердо сказал самому себе:

– Ну конечно, он на Москве-реке! Вперед!

Следовало бы, пожалуй, спросить Ивана Николаевича, почему онполагает, что профессор именно на Москве-реке, а не где-нибудь в другом месте.Да горе в том, что спросить-то было некому. Омерзительный переулок былсовершенно пуст.

Через самое короткое время можно было увидеть ИванаНиколаевича на гранитных ступенях амфитеатра Москвы-реки.

Сняв с себя одежду, Иван поручил ее какому-то приятному бородачу,курящему самокрутку возле рваной белой толстовки и расшнурованных стоптанныхботинок. Помахав руками, чтобы остыть, Иван ласточкой кинулся в воду. Духперехватило у него, до того была холодна вода, и мелькнула даже мысль, что неудастся, пожалуй, выскочить на поверхность. Однако выскочить удалось, и,отдуваясь и фыркая, с круглыми от ужаса глазами, Иван Николаевич начал плаватьв пахнущей нефтью черной воде меж изломанных зигзагов береговых фонарей.

Когда мокрый Иван приплясал по ступеням к тому месту, гдеосталось под охраной бородача его платье, выяснилось, что похищено не тольковторое, но и первый, то есть сам бородач. Точно на том месте, где была грудаплатья, остались полосатые кальсоны, рваная толстовка, свеча, иконка и коробкаспичек. Погрозив в бессильной злобе кому-то вдаль кулаком, Иван облачился в то,что было оставлено.