перебегал дорогу перед машиной (уже без мороженого) и сломал левую лодыжку.

Добавляем сюда взрослого с гипервентиляцией, 14-летнего подростка с аллергией и пьяницу с переломом лучевой кости и получаем достаточно неплохую ночную смену.

Один вызов был серьезный: к пациенту, у которого в поезде случился инсульт. Сам инсульт оказался не такой большой проблемой, как извлечение мужчины из вагона: самостоятельно передвигаться он не мог, но оказывал нам сопротивление, пользуясь непарализованной половиной тела. Промежутки между сиденьями в поезде слишком узкие, чтобы там могло проехать инвалидное кресло; мужчина был крупный и тяжелый, и нам пришлось под локти (довольно неуважительным образом) волочь его к дверям и дальше, на платформу. В здание станции вела высокая лестница, а единственный лифт находился на противоположной стороне платформы. Нам показалось небезопасным поднимать мужчину по ступенькам из-за его веса и агрессивности. Тут меня посетило озарение: если дождаться местного поезда, можно будет пронести больного через него на другую платформу. Мы спешно доставили его в больницу с пульсом 40 ударов в минуту (при норме 60–100).

Когда позднее я оказался в той же больнице, то зашел его проведать: к мужчине уже вернулась речь, и сознание начало проясняться. Его везли на компьютерную томографию, поэтому можно было надеяться на благополучное выздоровление…

Есть еще кое-что в моей работе, что очень мне нравится: иногда приходится проявлять сообразительность. Не представляю, где в офисе она могла бы мне пригодиться.

Точное попадание

За годы работы в медицине я накрепко усвоил один факт: когда поднимаете с кровати очень пожилых дам с деменцией, они частенько пытаются схватить вас за яйца.

А потом сжимают…

Это больно!

Клянусь, чем глубже старческое слабоумие, тем выше точность и сильнее захват.

Поэтому, ради всего святого…

Не отпускайте их резко!

Это еще больней…

Этнический наряд

Когда я приехал в клинику сдавать анализ на ВИЧ, меня направили к «советнику по здоровью», как теперь следует называть консультанта. Я, как читатель успел заметить, человек довольно простой и прагматичный: уже через несколько часов после возможного заражения я был в курсе риска передачи инфекции, профилактических мер и количества смертей от электротравмы (1 на 5000) и огнестрельных ранений в Америке (1 на 2500). Поэтому, честно говоря, в консультировании абсолютно не нуждался.

Сам я во время работы медбратом проходил курс по консультированию, но он только укрепил меня во мнении, что все консультанты — хипстеры, пытающиеся доказать свою «значимость».

Консультант засыпала меня вопросами о том, что я буду делать, если у меня найдут ВИЧ (ответ: смирюсь, что уж), и посоветовала никому не рассказывать об анализах, если я не собираюсь потом оглашать результат (ответ: любой и так это может узнать, если прочтет у меня на сайте). Дальше последовали еще разговоры: слишком скучные, чтобы цитировать их здесь.

Больше всего меня поразило даже не то, что в «комнате для консультаций» стояли единственные на всю больницу удобные кресла, а сари (это такое индийское платье), в которое нарядилась консультировавшая меня дама. Вроде бы ничего особенного, но консультант была даже «белее» меня. Я привык видеть «белых» женщин в разных мусульманских нарядах — тут вопрос религии, — но сари, насколько мне известно, имеет отношение не к религии, а к культуре. Такое впечатление, что в своем «толерантном, мультикультурном, предоставляющим всем равные возможности» мире она всячески стремилась продемонстрировать антирасизм. Это неплохо с учетом того, что я, например, отношусь у нас на станции к 20 %-му меньшинству. Никаких проблем, мы же в Ньюэме… тут кого только нет… но я что-то сомневаюсь, что она произведет на выходцев из Азии неизгладимое впечатление, нарядившись в индийский костюм.

Может, мне стоит явиться на работу с ритуальным чехлом на пенисе, как папуасу?

Результаты анализа на ВИЧ будут готовы к 28-му…

Я приложил все усилия, чтобы мой пост не прозвучал расистски, и ни в коем случае не хотел никого оскорбить. Нет какой-то «расы», которую я особенно ненавижу: я терпеть не могу их все.

«Ненавидеть всех» — это отличная жизненная философия.

Маленькие победы

Второй вызов за день был к пожилой женщине, предположительно мертвой. Соседи вызвали полицию, а полиция позвонила нам. Обычно на таких вызовах мы взламываем дверь, что нередко заканчивается травмой (у меня), и только для того, чтобы обнаружить за ней хладный труп.

Мы добрались до дома и были встречены соседями, которые провели нас на задний двор: заглянув через окно, мы увидели в кресле старушку, очень бледную, неподвижную… и явно мертвую.

И тут же отскочили, перепуганные: покойница сделала вдох!

Она дышала примерно шесть раз в минуту, и жить ей определенно оставалось недолго. Я поспешил к передней двери и выбил ее (одним ударом, чего мне никогда раньше не удавалось). Мы с напарником поспешно загрузили пациентку в наш фургон, решили, что нет смысла проводить на месте реанимационные мероприятия, начали делать ей искусственное дыхание с помощью мешка и подключили к мониторам сердечных ритмов и пульса (тот был сильный и равномерный).

В больнице нас уже ждали, так как мы уведомили о своем приезде. Перевозка пациентки заняла не больше 2 минут, и сразу по прибытии реанимационная команда взялась за дело: интубация, искусственная вентиляция, катетер в вену и анализы крови. Медсестра вызвала родственников пациентки, врачи составили план лечения. Я ушел из отделения, уверенный в том, что женщина получает все необходимое.

Мы убрали в своей скорой и пополнили запас медикаментов, а потом отправились на следующий вызов; каждый раз, заезжая в больницу, я заглядывал в реанимацию проверить, как дела у той пациентки. Ей собирались сделать компьютерную томографию головы и перевести в палату интенсивной терапии. Прибыли члены семьи, и после короткого обсуждения было решено ограничиться паллиативом (то есть обеспечить ей отсутствие боли и не делать никаких инвазивных процедур, чтобы пациентка умерла спокойно). Верное решение, на мой взгляд: после такого продолжительного кислородного голодания она все равно бы долго не прожила, потому что мозг ее наверняка серьезно пострадал.

Я давно не испытывал к пациентам такого сочувствия, как к той старушке, но почему-то она действительно была мне небезразлична, и не только из-за моей слабости к «хрупким пожилым дамам». Поправиться она не могла, но мы все равно надеялись. Она боролась за жизнь, возможно, всю предыдущую