скорее как о частице, неразрывно связанной с другими. В наши дни, сказала она, люди жаждут знать все, думая, что они могут понять мир, как будто просветление не за горами. Но, по ее словам, глупо считать, что всезнание уменьшит количество боли на земле. В этой жизни нам только и дано, что пройти сквозь нее, как дым сквозь ветви, и страдать, пока не наступит небытие. А может, и потом мы будем страдать, только где-нибудь в другом месте. Потом она начала говорить об иных убеждениях: о добродетели и жертвенности, о том, что надо копить доброту, сделать из себя сокровищницу. Тут она взглянула на меня так, словно хотела убедиться, разделяю ли я ее взгляды. Но, к своему стыду, я не только не могла с ней согласиться, но даже не могла сделать вид, что согласна. Вместо этого я посмотрела на часы, объявила, что храм скоро закроется и нам пора идти.

Следующим отрезком нашего пути я выбрала прогулку по старой тропе, через лес, и перевал. Когда-то эта тропа соединяла имперские города. Но скоро мне стало ясно, что цель недостижима. Всю неделю шел дождь, тропа наверняка раскиснет, станет грязной и мокрой. А мама, конечно, не запаслась походной обувью, хотя я ее и предупреждала. Тащить ее на подобную прогулку было бы, по меньшей мере, жестоко. Она изменилась с нашего последнего свидания. Нет, выглядела она по-прежнему молодо, изменилось скорее мое восприятие. Но во время поездки я то и дело посматривала на нее и, конечно, заметила следы времени на лице; теперь ей скорее подошло бы звание бабушки. Я думала об этом, а потом сразу же забывала; то, что видели мои глаза, заслонялось образом, пришедшим из детства, закрепленным где-то в глубинах моей памяти. Проходило несколько дней, и я снова начинала видеть ее сегодняшнюю. Я подумала и предложила ей подождать меня, пока я все-таки пройдусь по этой тропе. Недалеко от станции есть маленькая уютная гостиница, а город большой, есть на что посмотреть, даже ходить далеко не надо. Я бы доехала до конечного пункта на поезде, а потом пешком пошла бы обратно. К вечеру следующего дня я планировала вернуться.

В гостинице я отобрала и плотно упаковала одежду, чтобы она занимала поменьше места. Собрала газовую походную плиту, положила в рюкзак большую бутылку с водой, легкий дождевик, а прочее оставила маме. Я предложила попить чаю перед уходом, и мы сели на пол друг напротив друга. Между нами стоял черный железный чайник, тяжелый и горячий. Поднимать его и наливать чай доставляло удовольствие. В комнате пахло дымом и слегка пригоревшим рисом. Вчера она говорила о доброте, и я вернулась к этой теме и спросила, помнит ли она мою первую работу в китайском ресторане в пригороде у реки, где я работала на первом курсе университета. Красивый был ресторанчик; некогда знаменитый, со временем он утратил былой лоск, но все еще хранил прежнюю ауру. В скупо освещенных комнатах с темными полированными полами царил полумрак. Внутреннее убранство выдавало чувство меры хозяев и создавало легкое, парящее ощущение. Персонал носил черные фартуки и черные туфли, рубашки цвета слоновой кости с тканевыми пуговицами и маленьким воротником-стойкой – достаточно, чтобы создать зыбкое ощущение того, что некогда звалось Дальним Востоком. Перед каждой сменой я по инструкции делала легкий макияж и высоко укладывала волосы. Другие официантки между двадцатью и тридцатью годами казались мне очень взрослыми. От нас требовалось не только усердно трудиться, но и поддерживать своим поведением репутацию заведения, чтобы его известность могла продержаться подольше. Репутацию хозяева возводили в ранг религии.

Я спросила, помнит ли она моего парня из числа сокурсников? У него тоже была сестра, и, по-моему, хотя он никогда не говорил об этом, детство его прошло в бедности. Он был очень старательным студентом. Выглядел молодо, впрочем, его лицо, словно высеченное из мрамора, с возрастом должно было стать только красивее. Он регулярно посещал спортзал, никогда ничем меня не обидел, но по-настоящему сблизиться мы так и не смогли. Еще иногда он любя говорил, что я странная, а однажды мимоходом заметил, что я слишком серьезно отношусь к своей работе в ресторане. Я не согласилась, но и не возражала. Тогда я ко всему относилась серьезно. Я училась на совесть, потому что искренне верила, что у меня высокая цель, а достичь ее без определенной строгости к себе и порядка невозможно. К работе в ресторане я относилась точно так же. Перед каждой сменой я тщательно убирала волосы. Не потому, что мне так нравилось, а потому, что строгий, элегантный вид точно соответствовал нашему имиджу. Со временем я заметила, что у меня изменились движения, жесты, они стали более плавными и точными. То же происходило с голосом и выражением лица, словно, пересекая порог ресторана, я становилась другой. Я понимала: если уроню тарелку или стакан, случится непоправимое, это будет бунт, бессмысленный протест, а мне совсем этого не хотелось. Иногда в ресторане проводились банкеты, и тогда мы таскали длинные деревянные подносы со всякими креветками и осьминогами, обложенными льдом и украшенными затейливо вырезанными овощами в виде цветов, и мне хотелось, как ребенку, стащить с подноса кусочек и съесть. Подносы были тяжелыми и громоздкими, но я делала вид, что мне легко с ними управляться, и думала о балеринах, встающих на кончики пальцев ног и совсем не страдающих от боли. Мой парень часто шутил, что мне самое место в каком-нибудь горном храме, где надо каждый день подметать и без того чистый пол, просто чтобы понять природу труда и времени, а также усвоить разницу и одновременно тождество чистой и грязной поверхности.

Примерно тогда же я вернулась к плаванию, которым занималась в детстве. Рядом с рестораном были открытый пятидесятиметровый бассейн, культурно-спортивный комплекс и парк. Я купила самый простой черный купальный костюм, очки и приобрела абонемент. Поначалу получалось не очень хорошо. Трудно поверить, но мое тело почти разучилось плавать, а ведь раньше мне казалось, что это совершенно инстинктивное умение. Но постепенно прежние навыки вернулись. Три раза в неделю я обязательно плавала, даже если уставала, даже если погода не располагала, даже если сдавала сессию. В ясные дни солнце красиво отражалось в шестиугольных плитках на дне бассейна, без труда проникая сквозь чистую воду, вокруг зеленели лужайки, и мне казалось, что лучше места не найти. А если я еще была и в правильном настроении, расслабленном и сосредоточенном, я плыла