перед резными деревянными дверями и витринами, заказывали темпуру в ресторане возле одного из знаменитых храмов. Я случайно наткнулась на магазин одежды в переулке и поманила маму внутрь. Здесь были очень высокие потолки, как в старом сарае, и пахло кедром. Одежда висела на металлических вешалках, подвешенных к потолку на тонких тросиках, и слегка покачивалась, когда ее трогали. Почти все было окрашено в черный цвет, причем краска напомнила мне ту, которую с помощью ученых изобрел один художник: она была настолько черной, что поглощала почти весь свет. Но вот странно, одежда не выглядела цельной, ее покрой был сегментарным, со множеством складок, так что сложно было сообразить, как это правильно надевать на себя. А может, подумала я, нет правильного способа носить подобные вещи: тут потянуть, там завернуть, и каждый раз будет новый вид. Посреди торгового зала стояли шкафы с украшениями. Странные белые или цвета фарфоровой глины формы напоминали тонкие веточки, иссохшие пустынные растения или косточки. В дальнем углу магазина я нашла сшитый явно на заказ комплект из черного жакета и брюк из мягкой шерсти. Я достала его, осмотрела и предложила маме примерить. Когда она вышла из примерочной и встала перед зеркалом, я отметила, что покрой вовсе не такой бесформенный, как мне показалось сначала. Приталенный жакет расширялся к бедрам, брюки свободные, как кюлоты. Формой он походил на корейский ханбок[12]. Я сказал маме, что ей идет, так оно и было. В этой одежде она выглядела совсем другим человеком, обезличенным, призрачным.

В наше последнее утро, прохладное и серое, мы натянули пуховики, и я повела ее к вратам храма Инари. Мы прошли через маленький рынок, где продавали амулеты, и начали подниматься на гору. Ночью прошел дождь, дорога стала мокрой и грязной. Я попросила, чтобы мать шла осторожней, идти было скользко. Я вдруг вспомнила, как она однажды рассказала, что мой прадед был поэтом, и подумала, как же много отделяет его время от нашего.

На ходу мама спросила о моей работе. Я помолчала, а потом начала говорить о картинах старых мастеров, где иногда попадается то, что специалисты называют pentimento – закрашенный участок более раннего изображения. Иногда это совсем маленькие кусочки холста, например художник решил изменить цвет какой-нибудь детали, но порой они скрывают фигуры людей, животных или предметы обстановки. Я сказала, что в этом смысле тексты похожи на живопись. Писатель иногда возвращается назад во времени и меняет прошлое, представляя вещи не такими, какими они были на самом деле, а такими, какими он хотел бы их видеть. Так что не следует так уж безоговорочно доверять тому, что она читает.

Чем дальше мы поднимались в гору, тем больше удалялись от многолюдья внизу. На дорожке стояли тории. Мы прошли под ними. Ярко-красные ворота сменялись блекло-оранжевыми, основания у всех были выкрашены в черный цвет. Я опасалась, что мама устанет, но она бодро и довольно решительно, словно сердясь, поднялась по ступеням, даже не меняя темпа. А мне пришлось несколько раз останавливаться передохнуть. Ноги все еще болели после вчерашней горной тропы, и голова плохо соображала. Бесконечные ворота перед нами изгибались, следуя поворотам дорожки, так что ни впереди, ни сзади ничего нельзя было различить.

В конце концов мы вышли на лесистый склон, поросший серо-голубым папоротником и кедром. Мать стояла возле большого камня. Я подошла, достала камеру и выставила настройки. Рассказала о фотографиях, виденных в прошлом году. Поскольку здесь очень посещаемое место, тории хорошо сохранились, но во многих других местах они либо разрушены, либо заброшены. Я вспомнила снимок очень красивой постройки, почти утонувшей в тропических зарослях. Я взяла маму за руку и щелкнула затвором. Позже, рассматривая это изображение, я поняла, что мы обе плохо приготовились к съемке: вид у нас был усталый и почему-то удивленный. А еще на фотографии мы были очень похожи.

Мама решила зайти в один из маленьких магазинчиков на вершине горы. Мы заказали зеленый чай и какую-то еду. Здесь она купила сувенир – крошечную белую лисичку[13] и две открытки. Я давно сообразила, что все, купленное мамой здесь, предназначается для подарков. Чай подали горячий и вкусный, а к нему принесли небольшие булочки с начинкой из сладких бобов. Мы уселись на скамью, откуда открывался чудесный вид на окрестности, и смотрели, как туристы внизу проходят через последние ворота. Вид у них при этом был усталый или скучающий. Некоторые забирались на камни, чтобы выбрать хороший ракурс и снять себя на фоне долины внизу.

До самолета у нас еще оставалось время. Мы зашли в очередной магазин, когда-то бывший храмом, и, как обычно, разошлись в разные стороны. На последние йены я купила Лори синий шарф, а себе пачку толстой рисовой бумаги. Я расплачивалась и тут сообразила, что мамы нигде не видно. Оказалось, она ждала меня у входа на скамейке и выглядела так, словно сидит тут давным-давно. Дверь обрамляла ее, словно рама; она сидела, похожая на статую, с мирно сложенными на коленях руками, ступни вместе; каждая часть ее тела гармонично переходила одна в другую, словно у фигуры, вырубленной из камня. Но в отличие от скульптуры она глубоко дышала и, судя по виду, пребывала в довольстве. Я надела куртку и пошла к ней, обходя людей, входивших в магазин. Она заметила меня и помахала рукой. «Ты не могла бы мне помочь?» – неожиданно спросила мать, и я только тут заметила, что она сидит с одним полуснятым ботинком. Видимо, ей было трудно наклоняться. Я встала на колени и одним движением помогла ей надеть его.

Благодарности

Автор выражает благодарность Айвору Индику, Нику Тапперу, Жаку Тестару, Барбаре Эплер, Тайнану Когане, Клэр Форстер, Иэну Си, Эмили Кидделл, Николе Уильямс, Эмили Фиске и Луизе Суинн.

С любовью благодарю Селию, Оливера, Эрин, Фай и Пипа.