Сняв разгрузку, Мари расстегнула бронежилет, сняла с головы Яна боевой шлем, с облегчением убедившись, что на голове и груди нет ран.

«С остальным я справлюсь. Должна справиться». — Мысленный голос помогал пальцам двигаться проворнее, а взгляду не холодеть при виде запёкшейся крови.

Ян застонал, его потрескавшиеся, пересохшие губы вытолкнули хриплую команду — он бредил, призывая бойцов своего взвода, и душа Мари, сжавшаяся в комочек, поняла — в этот миг он разговаривал с мёртвыми.

Многие понятия не находили места в её разуме, они врывались в него, ломая сложившиеся жизненные стереотипы… и застревали среди обломков былого бытия, подразумевая, что теперь всё будет иначе, жизнь станет другой, но вот какой — оставалось совершенно неясно.

* * *

За четверть часа она успела прожить целую субъективную вечность, вспомнить всё, чему учили на уроках гражданской обороны и начальной военной подготовки, востребовать и приспособить собственные знания биологии к конкретной ситуации, несколько раз сбегать в разные помещения опустевшей сельской больницы за необходимыми препаратами и перевязочными средствами.

Наконец, очистив раны от запёкшей крови, удалив грязь и копоть, она туго перебинтовала бедро и плечо Яна, сделала ему необходимые инъекции и вдруг поняла: всё… далее судьба лейтенанта зависит от возможностей его собственного организма.

Стоило ей закончить перевязку и присесть на край койки, как рассудок вновь начал погружаться в омут страшных догадок о сути происходящего вокруг, но она не поддалась панике, как полчаса назад. Мари ещё не понимала, насколько сильно изменили её прошедшие тридцать минут.

Ян вдруг пошевелился и, скрипнув зубами, открыл глаза.

Перед взглядом плыли белые стены.

Цветок на окне, чисто вымытое стекло, через которое брызжут лучи полуденного солнца, отдалённый рокот беспорядочного автоматического огня, редкие толчки разрывов, ощущаемые, как мягкие, едва заметные колебания пола и стен…

Более всего его поразил солнечный свет. Редкий случай, когда светило находило разрыв в плотном пологе облачности, чтобы приласкать землю своими лучами, подобные явления всегда вызывали чувство радости, восторга, но сейчас всё казалось иным, зловещим, неуместным…

В сознании всё ещё цвела горячечными красками безумная ночь, ему казалось, что в мире больше никогда не будет солнца, и сейчас, глядя, как тёплые, ласковые лучи, прорываясь сквозь тканый узор в шторах, рассыпаются по полу солнечными зайчиками, он вдруг подумал: мир неизменен. Со мной или без меня будет вставать солнце, приходить ночь, сменяться времена года…

Со мной или без меня.

Миру всё равно, жив я или уже умер?

Ян отвернулся, чтобы не смотреть на золотистые солнечные лучи, и только тут заметил Мари.

Он с трудом узнал девушку, с которой беседовал перед выдвижением взвода к холму, — прошло менее суток, а она похудела, осунулась, черты лица заострились, и в глазах появилось совсем иное выражение — в них не осталось и следа того кричащего, эгоистичного, затравленного ужаса, который он видел, разговаривая с ней. Теперь она смотрела на него с тревогой, но во взгляде появился совершенно иной оттенок — она тревожилась не за себя.

Ян с трудом попытался привстать, чувствуя, как на месте заскорузлых ран туго натянулись свежие повязки, а она молча стала помогать ему, так, словно они были знакомы всю жизнь, с самого детства.

Лейтенант ослабел от потери крови, но всё же сумел с помощью Мари утвердиться на ногах.

Обведя взглядом помещение, он с трудом узнал больничную палату и понял, что пришёл сюда в полубессознательном состоянии.

— Где все? — хрипло, не узнавая своего голоса, спросил он, продолжая невольно прислушиваться к звукам далёкого, то затухающего, то разгорающегося с новой силой боя.

— Не знаю, — пожала плечами Мари. — Когда я очнулась, уже никого не было.

— Тебя бросили?

— Я спала. Ничего не видела и не помню. — Мари отвела взгляд, давая понять, что не желает обсуждать данную тему. Мысль о том, что её могли бросить, не находила места среди знакомых привычных понятий.

Они оба ещё многого не знали. Их жизненный опыт открывал новые грани реальности, но сформированное сознание на первых порах отказывалось принимать большинство откровений.

Казалось бы, они уже вкусили свою долю ужаса, каждый по-своему прошёл через определённые испытания, и теперь в наступившем вокруг хаосе им следовало позаботиться прежде всего о себе…

— Давно я пришёл?

— Примерно час назад. Сядь, у тебя ранение в ногу.

— Пустяк… — Он попробовал улыбнуться своей спасительнице, но губы лишь болезненно искривились. — Поцарапало осколком… — Он всё же сел, здоровой рукой дотянувшись до бронежилета и разгрузки. Ян хотел надеть экипировку, но вдруг передумал.

Посмотрев на Мари, он что-то сделал с магнитными липучками бронежилета, с которого она успела соскоблить кровь, и протянул ей шуршащий металлокевлар.

— Он не тяжёлый. Надень.

Она удивлённо посмотрела на Ковальского.

— Зачем? — тихо спросила Мари.

— Так будет лучше. Безопаснее. Нам с тобой нужно уходить отсюда.

— Почему уходить? — Она всё же взяла бронежилет, позволив Яну окончательно подогнать его по фигуре.

— Слышишь бой? Километрах в пяти отсюда?

— Слышу… — До Мари, наконец, дошёл истинный смысл тех звуков, что тревожили разум с момента пробуждения.

— Они рвутся к энергостанции.

— Кто?

— Машины. — Ян будто сплюнул это слово. — Сервомеханизмы. — Он вновь попытался встать, опираясь на приклад «Абакана», но Мари остановила его мягким, настойчивым движением.

— Подожди… Ян. — Она впервые назвала его по имени. — Что случилось там, на холме?

Она имела право знать, и он рассказал ей всё без утайки, не умаляя и не приукрашивая событий, так, как те врезались в память, потом покосился на разбитый пулей коммуникатор и добавил:

— Теперь у меня нет ничего. Ни взвода, ни связи. Есть только ты… — внезапно произнёс он.

Щёки Мари вспыхнули пунцовыми пятнами.

— Ты спасла меня. Я бы истёк кровью и умер.

Она подняла взгляд.

— Мы должны идти туда? — Мари имела в виду отдалённые звуки боя.

— Ты вольна выбирать.

Она вдруг почувствовала, что дрожит.

— Ты отдал мне бронежилет. Значит, уже решил всё за меня?

Ян не нашёлся, что ответить, лишь его глаза смотрели на Мари в немом удивлении, будто он увидел её впервые, и девушка потупилась, тихо прошептав:

— Извини…

Всё рушилось в непонятную пропасть, стремительно отдалялось, превращаясь в невозвратимое прошлое, и её возмущение, ещё уместное сутки назад, теряло свой смысл под взглядом безмерно усталых, покрасневших глаз с лопнувшими от контузии капиллярами.