Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слава вздрагивал во сне. Ему виделась затянутая дымом переправа: он идет по доскам мостового настила, по бревнам, по столбам, по пустым бочкам. Ровно на середине реки мост обрывался… Из клубов порохового тумана выплывало его продолжение, но здесь, под ногами, вместо досок и бревен в воде плавали людские трупы. Они забили своей массой разорванный мост и образовали переход между его разбитыми частями. По этой зыбкой перемычке Слава переходил Дон. Тела прогибались под его ступнями, скрывались в воде, он проваливался, как на болоте, и все шел, шел… и никак не мог перейти этот «живой» остров… Рядом шли еще люди: солдаты, беженцы, дети. Тоже вязли в мертвых телах. Суета, давка, галдеж… Падающие в воду люди. Живые и мертвые, перемешиваясь, плавали в реке, становились неразличимы…
– Товарищ младший лейтенант, – тряс часовой Шинкарева, – вас майор ищет.
Взглянув на солнце, Слава прикинул, что сейчас около шести утра.
– Где?.. Майор…
– Вон возле домика, с полковым комиссаром разговаривает.
В избушке паромщика разместился оперативный штаб Соболева. Отсюда он управлял переправой и прочими работами. Здесь были еще строения и службы из хозяйства бакенщика, в них устроили перевязочный пункт, разместились радисты, в сарайчике, из которого выкинули весь хлам, складывали раненых. Крупный чекист, с большой, бритой наголо головой, что-то объяснял Соболеву.
По понтону еще двигались беженцы и остатки войск, но это уже не была вчерашняя нескончаемая лавина. Основная масса тех, кто не погиб от налетов, успела за ночь и утро переправиться на этот берег. Посмотрев на реку, Шинкарев увидел торчащие из воды части человеческих тел. Жертвы вчерашней катастрофы, гонимые по дну течением, застревали в камышах и прибрежных кустарниках. Вдоль обоих берегов Дона виднелись облепленные зеленой тиной человеческие руки со скрюченными пальцами, туши убитых лошадей и коров, обломки телеграфных столбов, досок и бревен. Прибрежный песок порозовел, а в камышах клубилась кровяная пена, взбитая донской волной.
У кромки воды бесформенным нагромождением лепились покореженные и обгоревшие армейские грузовики. В кузове одного из них, не тронутом пожарами, торчали головы убитых детей, вывозимых из пионерского лагеря. Там же, у берега, вода колыхала ряды железных бочек, их пустые металлические утробы вызванивали нехитрую похоронную музыку. Из реки торчали остовы потопленных паромов и плавучей пристани. Бензиновые и мазутные кляксы плыли вниз по течению, затягивая речную поверхность маслянистой пленкой.
Поблизости переговаривались солдаты:
– Эхма, раков бы здесь набрать, жирнючие с человечины-то станут.
– И сомы… те тоже падалью питаются…
Чуть в стороне от утонувшего парома, в маленькой лодочной бухточке, сидя по пояс в воде, купалась девушка. Искать укромное место бесполезно – весь берег усыпан беженцами. А здесь, в тихой заводи, хотя бы вода была без трупов и нефтяных пятен. Запыленная форма девушки и сумка с красным крестом лежали на берегу. Она старательно терла черную шею, мылила короткие каштановые волосы, вместе с грязью пытаясь смыть из памяти все, что случилось с ней в эти долгие дни. Шагавшим по мосту солдатам не было до нее дела, сонные взгляды их устало смотрели под ноги, а если и падали случайно на купальщицу, то оставались равнодушными. Лишь один или двое, из молодых и неутомимых, зацепились глазами за живое женское тело, белевшее на солнце среди моря людской и животной смерти.
Заметив, что комиссар закончил, Слава подбежал к Соболеву и отрапортовал.
– Отдохнул, лейтенант? После войны выспимся.
Соболев показал стопку красноармейских книжек:
– Видишь, сколько моих вчера успокоилось? Грамма, Овчинников, Ибрагимов, Сибагатулин, Сорока, Капустин, Мельник… Санитары мои молодцы: Мишка Породин человек десять вынес, Параска Галата – столько же, если не больше. Даром что девка, а крепкая.
Соболев помолчал, а Шинкарев вспомнил санитарку в тихой заводи. Майор похлопал книжками по ладони:
– Мой Пастухов их всех на этой стороне похоронил, а о тех, кто на том берегу – некому позаботиться. Собирай своих, шуруй вот к тому грузовику, получишь консервы с сухарями. Быстро перекуси и выдвигайся. По возможности мобилизуй местное население. Я еще несколько бригад сколочу. Разведданные у нас, сам понимаешь, ни к черту, но все-таки раньше послеобеденного времени немцев не ждем.
Глава 14
7 июля. Вчера мы бежали из Россоши. Немцы громили вокзал 16-тью «юнкерсами». Через Дон переправились ночью. В пятом часу утра шесть «юнкерсов» уже громили наши мосты. Стонала земля, и плакали люди. Люди и тут украинские. Хорошие, работящие.
Из дневника кинорежиссера А. П. ДовженкоМолодой оберштурмфюрер СС Гельмут Лернер прибыл на фронт накануне нового летнего наступления. Он рвался в бой, жаждал военной славы, наград и повышений. Дома ему не раз приходилось встречать на улицах безруких и безногих инвалидов, многим из которых не исполнилось и тридцати. Это не пугало Гельмута, наоборот, придавало ненависти, ожесточенности, желания скорейшей расплаты.
Лернер не сразу попал на фронт. С начала весны до июня он проработал в Киевском гестапо. На его счету было пять повешенных партизан, два расстрелянных подпольщика и одна замученная еврейка. Он гордился послужным списком и с немецкой скрупулезностью заносил все в дневник. Но настоящая охота должна была открыться здесь, не зря же он написал рапорт о переводе в действующую полевую армию.
Спустя час после того, как немецкий танковый корпус занял Россошь, Лернера вызвал к себе штандартенфюрер Блумберд. Подходя к «опелю», в котором восседал его начальник, Гельмут заметил стоявшего рядом престарелого русского.
– Знакомьтесь, Лернер, – указал Блумберд на горожанина.
– Ефрейтор Швейх! – к удивлению Гельмута, сказал по-немецки гражданский и вытянулся, как положено военному.
Лернер в ответ представился и приложил два пальца к лакированному козырьку фуражки.
Блумберд продолжил:
– Господин Швейх – наш соотечественник. Двадцать шесть лет прожил вдали от родины.
– Именно так, господин полковник. С июня 1916 года. Под Дубной попал в плен.
– Господин Швейх утверждает, что недалеко отсюда, в районном центре… Belogorie, живет его товарищ, господин Клейст.
– Не совсем так, господин