Наконец Антуан счел, что квартира стала совершенно безопасной для его слабеющего разума. При этом он отлично знал, что, хотя внешний мир постепенно движется к тому же, все равно невозможно обезвредить на сто процентов все культурные и интеллектуальные мины, заложенные в обществе.

Антуан пригласил Шарлотту, Ганжу, Аса и Родольфа в свое преображенное жилище на исландский полдник. Стол был уставлен нордическими лакомствами: чай с маслом, мармелад из пингвина, пончики на тюленьем жиру с засахаренной травой… Антуан подтвердил свое намерение поглупеть — хотя бы на время, чтобы чуть-чуть ослабить чрезмерную концентрацию мыслей. Друзья смирились и скрепя сердце кивали. Антуан просил их не провоцировать его умными разговорами, а просто болтать с ним о том о сем — о погоде, о разных пустяках, которые его до сих пор совершенно не интересовали.

— Так значит, — сказал Ганджа, — наши шахматные турниры теперь в прошлом?

— Пока да. Давайте лучше поиграем в другую игру, тоже очень интересную, которой меня научили соседи. Называется «Монополия». Задача игроков — добывать деньги, перекрывать кислород конкурентам, короче, действовать как настоящие тупые фирмачи. Очень классная игра, правда! Для меня ее ценность в том, что она в игровой форме учит либеральной морали, и, наверно, я даже сумею эту мораль принять. Я встану на сторону тех, кого сегодня осуждаю, и буду просто играть, не задумываясь о социальных последствиях завышения квартплат и о том, что целые семьи окажутся на улице. Я буду хапугой и эгоистом, который думает только о деньгах и не терзается никакими экзистенциальными вопросами, кроме разве что одного — как бы заработать побольше.

— Так ты действительно превратишься в придурка, — заметила Шарлотта.

— Превратиться в придурка значит спастись. Я нуждаюсь в радикальном лечении: для моего ума это вроде химиотерапии. Я иду на это сознательно. Но если через полгода вы увидите, что я чересчур процветаю в качестве… подонка, то остановите меня. Я вовсе не собираюсь навеки стать алчным кретином, моя задача просто запустить некоторое количество этих молекул в свой организм, чтобы прочистить перегретые мозги. Но раньше чем через полгода не вмешивайтесь.

В великолепном сонете Ас сообщил Антуану, что тот рискует потерять себя и по-настоящему заразиться вирусами, которые собирается себе впрыснуть.

— Да, риск есть. Тем более что быть дураком куда приятнее, чем жить под бременем ума. Дураки определенно счастливее. Я не намерен усваивать полностью мироощущение дураков, но лишь извлечь из него кое-какие полезные компоненты, которые растворены в нем наподобие микроэлементов: жизнерадостность, пофигизм, способность ничего не принимать близко к сердцу, легкость бытия, мысли. Благодать!

— Ясно, — перебил его Родольф. — Я называю это теорией акулы. Как кураре или бледная поганка, акула смертельно опасна, однако в ее тканях есть вещества, которые помогают от рака, спасают людям жизнь. Короче, став идиотом, ты хоть раз в жизни сделаешь что-то умное. Вы считаете, что я сволочь?

— Но это же принцип прививки, — воскликнула Шарлотта. — Может, тебе удастся приобрести иммунитет.

— Если не умру, — вздохнул Антуан, пригладив волосы на затылке и беспокойно улыбаясь.

— Или не останешься полным тормозом, что еще хуже, — сказала Шарлотта.

Антуану в его безнадежной наивности глупость рисовалась как некий бескрайний космос, где не нужно даже преодолевать сопротивление воздуха и где он будет бездумно лететь меж звезд и планет по собственной орбите.

* * *

Антуану предстояло решить нелегкий вопрос: а как, собственно, надлежит вести себя в новой жизни? Как отыскать ту чудесную жилу, где среди пустой породы таятся алмазы глупости? Указать пальцем на нескольких дураков, на общее повсеместное скудоумие нетрудно, однако это будет не что иное, как навешивание ярлыков, и ничего не даст по существу. Сказать, что футболу, телеиграм и вообще системе массмедиа глупость присуща изначально, органически, было бы проще всего. Но Антуан понимал, что глупость коренится скорее в подходе к вещам, нежели в вещах как таковых. С другой стороны, поскольку не понимать этого глупо, он счел, что пойдет для начала именно таким путем.

Бодрозак начал действовать. Антуан стал спокойнее, сомнения и тревога покинули его. Алхимические процессы, происходившие у него в мозгу, преображали свинец реальности в светоносную пыль, золотистую и разноцветную.

Раньше ему мешали жить все мировые проблемы разом, все существующие нравственные принципы, которые опутывали его по рукам и ногам. Например, покупая одежду, он тщательно выяснял ее происхождение, чтобы не дай бог не участвовать в эксплуатации азиатских детей на фабриках компании «Nike» и других международных гигантов. Поскольку реклама есть покушение на свободу выбора, узурпация прав потребителя, вторжение в сферу его воображаемого и подсознательного, Антуан завел тетрадь, куда записывал названия всех торговых марок, участвующих в этой психологической войне, и не покупал их никогда. Кроме того, он вел список предприятий, которые занимаются сомнительным, с моральной точки зрения, бизнесом, заражают среду, инвестируют в экономику недемократических стран или проводят массовые увольнения при растущих прибылях. Не покупал он также продуктов со всякой химией, консервантами, красящими веществами, антиоксидан-тами и, когда финансы позволяли, предпочитал платить дороже за биологически чистую еду. Не то чтобы он был убежденным экологистом, пацифистом, интернационалистом, а просто делал то, что требовала совесть; его поведение диктовалось скорее нравственными идеями, нежели политическими взглядами. В общем, Антуан сильно смахивал на святого эпохи общества потребления. Он и сам видел, насколько его бескомпромиссность близка христианскому мученичеству, и это его сильно смущало, поскольку он был атеистом. Но, как этакий Христос-безбожник, вести себя иначе не мог. Анализируя ситуацию, Антуан решил, что, возможно, такой мучительный — чтобы избежать слова «мученический» — ригоризм есть его личный способ переживать комплекс вины западного-мужчины-эксплуататора-третьего-мира. Как клирик, положивший себе суровый закон воздержания, он неукоснительно следовал им самим установленным железным правилам: не желая, например, попадаться на крючок новых технологий, вынуждающих человека периодически обновлять всю свою аппаратуру в погоне за модой, он отказался от лазерных дисков и довольствовался, вполне разумно, великолепными пластинками на 33 оборота и стареньким проигрывателем.

Позиция покупателя-гуманиста, к несчастью, обходилась недешево. Антуан за все платил намного дороже. Следствием его высоконравственных убеждений и обостренного чувства потребительской ответственности была скудость гардероба и перманентное недоедание. Но он не жаловался.

Бодрозак озарил все вокруг своим химическим излучением, и Антуан заново открывал для себя мир. Он видел его теперь совершенно иным. Прежде пейзажи, воздух, улицы, все окружающее было омрачено существованием в мире войн, безработицы, болезней и вообще несчастных людей, каковых на свете большинство. Он не мог наслаждаться солнцем, не думая о жителях Африки, на которых это сверкающее божество обрушивает засуху и голод. Не мог радоваться дождю, помня, сколько жертв и разрушений приносят Азии муссоны. Поток машин вызывал в его сознании образы сотен искалеченных и погибших в автомобильных авариях. Газетные заголовки с их мрачным перечнем катастроф, убийств и несправедливостей определяли для него цвет неба, погоду, состав воздуха, которым он дышал.