Возможно, эта ночь больше подходила для тщательногообследования мансарды. А вдруг удастся отыскать виктролу и завести ее? Неисключено, что вместе с патефоном хранятся и старые пластинки – даже та,которую обычно заводила бабушка Эвелин. А что, если в эту темную ночь ейдоведется повстречать самого дядюшку Джулиена? Что, если сейчас вовсе не времязаниматься Майклом?

Но как великолепен, как хорош был ее рабочий интеллигентЭндимион![15] Нос с небольшой горбинкой, неглубокие бороздки на лбу. ВылитыйСпенсер Трейси[16], мужчина ее мечты. А как говорится, лучше синица в руках,чем журавль в небе, что применительно к ее ситуации означает примерноследующее: лучше иметь мужчину наяву, чем двух призраков во сне.

Кстати, о руках… Они у него были большие и мягкие – чистомужские. Ему никто никогда не скажет: «У вас пальцы скрипача». Прежде Монанаходила сексуальными мужчин с изящными руками и чертами лица. Таких, как,например, кузен Дэвид – с гладким, без щетины, лицом и одухотворенным взглядом.Однако вкусы меняются, и с некоторых пор ее в большей мере привлекал такназываемый мужественный тип – сильные, мускулистые, грубоватые самцы.

Она коснулась пальцами сначала подбородка Майкла, потом шеии кончика уха, провела рукой по вьющимся темным волосам. Что в мире могло бытьмягче и прекраснее этих легких завитков! У ее матери и у тети Гиффорд былитакие же чудесные черные волосы. Рыжая копна Моны никогда не будет стольмягкой. Потом девушка ощутила легкое, но теплое и приятное благоухание егокожи. Не удержавшись, она наклонилась и поцеловала его в щеку.

Внезапно Майкл открыл глаза, но взгляд их казался невидящим.Мона присела рядом с ним на кровать, хотя понимала, что подобное вторжение вего жизнь – поступок, мягко говоря, неблаговидный. Тем не менее она ничего немогла с собой поделать. Он повернулся. Разве не этого она добивалась?… Внезапноее охватило непреодолимое желание, напрочь, однако, лишенное эротики. Это былочисто романтическое чувство. Ей хотелось, чтобы он ее обнял, поднял на руки,поцеловал… – в общем, сделал нечто в этом роде. Она хотела ощутить на себеего руки, оказаться в объятиях не мальчика, но мужа Все-таки здорово, что ондавно уже вышел из юношеского возраста Сейчас перед ней лежал дикий зверь,могучий, неотесанный, грубый, с бледными губами и непокорными мохнатымибровями.

Она поняла, что он проснулся и смотрит на нее. В тускломсвете уличных фонарей его лицо выглядело бледным, но виделось вполне отчетливо.

– Мона!.. – прошептал он.

– Да, дядя Майкл. В этой суматохе все про меняпозабыли. Можно мне провести у вас ночь?

– Но, милая моя, нужно позвонить твоим папе с мамой.

Он начал подниматься, и его очаровательно взлохмаченныеволосы упали ему на глаза. Не было никаких сомнений, что он все еще находитсяпод действием лекарств.

– Нет, дядя Майкл! – сказала она быстро, но мягко,положив руку ему на грудь. Потрясающее впечатление! – Мои папа и мамадавно уже спят. Они думают, что я в Метэри, с дядей Райеном. А дядя Райенполагает, что я дома. Не надо никому звонить. Вы только взбудоражите всех, имне придется брать такси, чтобы ехать домой в одиночестве. А я этого совсем нехочу. Я хочу провести ночь здесь.

– Но они поймут…

– Мои родители? Уверяю вас, они ничего не поймут. ДядяМайкл, вы видели моего отца сегодня вечером?

– Да-а, дорога-а-я, видел. – Он попытался подавитьзевок, но безуспешно и от этого почувствовал себя неловко и внезапно напустилна себя участливый вид. Очевидно, он счел неприличным зевать при обсуждении ееотца-алкоголика.

– Он долго не протянет, – мрачным тоном произнеслаона. Больше ей не хотелось говорить об отце. – Я не могу оставаться наАмелия-стрит, когда они с матерью напиваются. Там нет никого рядом, кромебабушки Эвелин. Из-за них она уже давно потеряла сон, потому что все времядолжна следить за ними.

– Бабушка Эвелин, – пробормотал в раздумье Майкл–Как приятно звучит. А я ее знаю? Бабушку Эвелин?

– Нет. Она никогда не выходит из дому. Однажды онапопросила, чтобы к ней привели тебя, но ее никто не послушал. На самом деле онадоводится мне прабабушкой.

– Как же, помню, помню… Мэйфейры с Амелия-стрит, –произнес он. – Ваш дом такой большой, розового цвета. – Он опятьоказался не в силах подавить зевоту и к тому же с трудом удерживал вертикальноеположение. – Мне его показала Беа. Очень милый. Итальянский стиль[17].Помнится, Беа говорила, что в нем выросла Гиф-форд.

– Верно. Это так называемый новоорлеанский консольныйстиль, – уточнила она. – Дом был построен в тысяча восемьсотвосемьдесят втором году. Позднее его несколько модернизировал архитектор Салли.Теперь он весь забит всяким хламом с плантации Фонтевро.

Кажется, ее слова пробудили в Майкле любопытство. Но онапришла не за тем, чтобы говорить с ним об истории и архитектуре. Ее интерес былсовсем иного рода.

– Ну, так вы позволите мне провести ночь у вас? –вновь осведомилась она– Мне очень-очень нужно остаться сегодня здесь, дядяМайкл. Понимаете, другой такой возможности может не представиться. Поэтому мнепросто необходимо сегодня быть здесь.

Он сел и откинулся на подушку, изо всех сил стараясь держатьглаза открытыми.

Неожиданно она взяла его за руку. Судя по всему, он неосознавал, что означает этот внезапный жест. А она всего лишь собираласьпрощупать у него пульс, как это обычно делают врачи. Его рука оказалась тяжелойи немного холодной, пожалуй даже чересчур. Однако сердце билось достаточноровно. Значит, все в порядке. Значит, он не так уж болен, по крайней мере не настолько,насколько ее отец, которому жить оставалось от силы месяцев шесть. Но у отцаслабым местом было не сердце, а печень.

Стоило Моне закрыть глаза, и перед ее внутренним взоромвозникало сердце Майкла – она отчетливо видела его во всех деталях. Картина,появлявшаяся в ее воображении, походила на произведение современной живописи:хитросплетение небрежных дерзких мазков, сгустков красок, линий и выпуклыхформ! Итак, со здоровьем все было в полном порядке. Стало быть, уложи она егосегодня в постель, он сможет это пережить.