Поразительно, но он очень многое знал и помнил. И страну, в которой родился, и то, что теперь её нет – распалась на страны-республики. Что была война с фашистами, и Афганистан, и Чечня. Названия городов, рек, имена писателей и книги. Да что там: любую вещь, травинку, деревья… Вот только о себе не помнил ничего. Совсем ничего. Чёрная спираль, уходящая глубже, глубже, глубже в пустоту, начинала кружить его, голову всё туже сжимал обруч боли, однажды он упал без сознания. После этого перестал пытаться вспомнить.

Поначалу была мысль обратиться в милицию: вдруг его разыскивают родственники? А если не родственники, а именно милиция разыскивает его? Но боялся он даже не милиции, а того, что может оказаться – своего криминального прошлого. Вдруг он преступник? Душа, сердце, вся его сущность отказывалась принимать это! Но… вдруг? А если – убийца? Тогда лучше не жить. Шла вторая половина 90-х годов, и он видел, как вся жизнь вокруг крепко опутана злом и беспомощностью, обманом и покорностью, мелким мошенничеством и организованным, неумолимым бандитизмом.

Мысль о криминале возникла не на пустом месте. На руке у него была татуировка. Странная татуировка, непонятная ему. Сделана красиво, профессионально, чётко. Непонятные рисунки и знаки, плавно изгибаясь и переплетаясь, складывали загадочный узор. Ясно, что это был какой-то символ. Но какой? Что означал? Однажды он рискнул показать татуировку одному человеку – встретился на пути уголовник, не раз отбывавший сроки. Соприкоснулись их судьбы ненадолго, и разошлись. Но отношения сложились нормальные, уважительные, и он спросил, что может означать рисунок… Приятель долго смотрел, потом мотнул головой:

– Такого не видал. Знаю, что у наших самых главных – бугров – тайные знаки выжигают на теле. Не удивлюсь, если ты из этих… Вот эта завитуха вроде что-то музыкальное. Намёк, что ты заказываешь музыку? Неужто совсем ничего не помнишь?

Он медленно отрицательно покачал головой.

– Ну, коли вспомнишь, не забудь: я тебя ни в чём не подставил, подсоблял… А ведь догадался, что ты не из простых!

И правда, этот человек не раз говорил ему: «Повадки у тебя авторитетные».

Хорошо, что эта татуировка сделана была высоко, на предплечье левой руки. А он даже в летнюю жару не ходил в майке. Никто и не знал больше о непонятном рисунке.

Бесполезно было гадать. Трудно было жить и без имени. При случае, он называл любые приходившие в голову. Но через полгода скитаний всё-таки выбрал одно.

Однажды, в большом городе, он увидел в витрине магазина работающий телевизор. Три человека стояли и смотрели какой-то фильм, другие проходили или останавливались ненадолго. Кто-то сказал: «Знахаря показывают…» Он тоже остановился: не спешил никуда, да и любопытно было. И очень скоро понял, что перед ним разворачивается история, похожая на его судьбу. Главный герой ничего о себе не помнил, даже имя. Но вот он тайком взял чужой паспорт и стал называться Антонием.

Чужой паспорт взять ему было неоткуда, а воровать или грабить – нет, это он и представить не мог. Может, когда-то он что-то подобное и делал, но сейчас он был совсем другим человеком. И он просто решил: пусть я тоже буду Антонием…

Иногда, изредка, ему снилась мелодия, которую, казалось, он вот-вот узнает. Но, проснувшись, Антоний не мог её вспомнить, просто знал – снилась музыка. Оставалось грустное чувство чего-то потерянного, хорошего…

Все шесть лет скитаний без документов, жилья, без памяти Антоний старался работать. Грузчиком, сторожем на вещевых рынках, строителем. На подсобных рабочих различных частных строек был особый спрос. Как-то сразу стали много строить – особняки, склады, дачи. Он соглашался на любую работу, хотя платили ему мало, особенно узнав, что нет документов. Но Антоний никогда не вступал в споры, всем был доволен. Два лета он жил на дачных участках, где строили дома. Однажды провёл на даче зиму – не у того хозяина, где строил, а у соседа, с которым подружился. Тот сам предложил: «Живи зиму, печка есть, топи. И мне будет спокойнее». Да, дачи периодически обворовывали осенью и зимой, когда они пустовали. Дом был маленький, в одну комнату и коридор, зато легко отапливался, а дрова Антоний рубил в близком лесу. Всё бы хорошо, но далеко было до посёлка с магазином, да и снегу намело – не пройти. И деньги, заработанные на стройке, кончились. Вот и пришлось уйти уже в феврале.

Приходилось Антонию жить и на чердаках, и в подвалах, деля этот кров с другими бездомными. Но, ведя себя с этими людьми дружески, он всё равно держался особняком. Он не пил даже пиво, был всегда опрятно одет, по утрам чистил зубы. Он знал, как легко и быстро можно опуститься и никогда не отступал от данного себе слова «остаться человеком». Бывало, пытались его задеть, высмеять или даже вызвать на ссору. Но он умел коротко оборвать задиру, успокоить пьяного, просто свернуть разговор в сторону. И лишь однажды дошло до кулаков. Вернее, до одного удара кулаком. Антоний и сам не понял, как так случилось: от, казалось, несильного его удара, без замаха, в челюсть, его обидчик свалился на пол без сознания. Не хотел он этого, рука сама распрямилась, как пружина. Когда упавшего привели в чувство, один из свидетелей спросил:

– Ты что, боксом занимался?

– Не знаю, – угрюмо ответил Антоний.

Сам себе он уже дал слово больше не применять силу, только в исключительном случае. А этот случай был совсем не такой, можно было бы по-другому разойтись.

Исключительный случай представился не скоро. Но когда это произошло, жизнь Антония изменилась.

За шесть лет Антоний много ездил по стране. Слова «без определённого места жительства» тревожили его. И эта неясная тревога вдруг заставляла бросать привычное и даже полюбившееся место, и ехать – куда-то, зачем-то, к чему-то… Он всё время думал: вот попаду в какой-то город, узнаю знакомые улицы, или дом, и всё вспомню! Необъяснимо, но Антоний был убеждён, что он – городской житель.

Ездил он электричками. Сделал открытие: электричками можно объездить всю страну, из одного конца в другой. Пути этих незамысловатых составов постоянно где-то скрещивались, пересекались, сходились и расходились. Часто удавалось ездить бесплатно: контролёры или вообще не проходили по вагонам, или шли мимо него, считая обычным пенсионером. Антоний не знал своего возраста, но думал, что ему меньше шестидесяти. Стариком, во всяком случае, он не выглядел. Однако не возражал, когда его принимали за пенсионера. Не возражал и тогда, когда билет, всё же, требовали купить.

Он любил полупустые электрички, потому никогда не отправлялся в путь по выходным дням. Садился один у окна и смотрел на убегающие в наступающее прошлое дома городских окраин, огороды, сараи, болотистые водоёмы. Всё это незаметно перетекало в лесопосадки, во всё быстрее мелькающие маленькие платформы. У некоторых из них состав тормозил на пару минут, и вновь ритмично стучали колёса, тянулись сосновые боры, сменялись берёзовыми рощами, густыми кустарниками. Иногда среди этих зарослей мелькал деревянный крест в оградке – чья-то могила. И Антоний сильнее приникал к окну, понимая, что сейчас появится полустанок с домиком путевого обходчика. А иногда, на мгновение расступившись, лесополоса открывала уходящую вглубь широкую тропу. И тогда вдруг томительно сжималось сердце, путнику чудилось – он сам идёт по этой тропе туда, где его ждут…