— Оно самое, — она взяла пропуск в руки, разглядела с обеих сторон и добавила, — давай сходим туда завтра — воскресенье же, законный выходной день. Заодно и Кэмела прикупим.

— Ты же не куришь? — поддел ее я.

— Ну и что, — рассеянно отвечала она, — будет чем удивить знакомых.

— Уговорила, — сказал я, — завтра выдвигаемся в потребительский рай… ты хоть знаешь, где это?

— Приблизительно, — улыбнулась она, — а если что, звякнешь Галине и уточнишь.

* * *

А утром я таки провентилировал тему с охраной — можно ли отлучиться и насколько. Получил ответ, что хоть на весь день, но завтра будет решаться вопрос с перебазированием сам понимаешь кого сам понимаешь куда. Так что завтра ни-ни из квартиры… и еще одно, добавил после паузы дежурный охранник, звонили из клиники на Мичуринском — там тебя ждут-не дождутся два пациента… даже три. Так что можешь и туда заехать. Машина нужна?

Я взял паузу и посоветовался с Ниночкой. Она ответила, что своим ходом лучше, я и отказался от служебного транспорта.

— У меня, оказывается, есть еще дело на Мичуринском, — сообщил я ей, — обещал кое-что кое-кому, а обещания надо сдерживать, чтоб фуфлометом не оказаться. Можно сначала туда заехать, а потом в ГУМ, а можно наоборот.

— Давай тогда с утра ты в свою клинику, а я к родственникам на Юго-Запад, — ответила она, — а потом встретимся на Красной площади. Во сколько?

Вот же блин, подумал я, как мобильников-то не хватает. На худой конец и пейджер бы сошел, но и этого дела пока не придумали.

— Сейчас девять-ноль-пять, — ответил я тогда, поглядев на часы, — встречаемся в двенадцать-ноль-ноль под часами Спасской башни. Думаю, что уложусь в эти рамки.

— Там же куранты должны бить, — вспомнила Нина, — всю жизнь мечтала, чтобы мне свидание назначили под бой этих курантов.

— Ну тогда считай, что одна твоя мечта сбылась, — ответил я, и мы дружно зашагали ко входу в наземный вестибюль станции «Студенческая» московского метрополитена имени Кагановича.

И она пересела со станции Калининской на Библиотеку, а мне же пришлось покрутиться, прежде чем я вырулил на оранжевую ветку до Профсоюзной. По случаю выходного дня народу в метро было умеренно, никто по крайней мере не давился и не кричал «а ну подвинулись!», чтобы закрылись двери. Так что ровно в десять часов я стоял на проходной клиники.

— Балашов? — строго посмотрел на меня вахтер.

— Так точно, — браво отвечал я, — Балашов.

— Где ты гуляешь — тебя тут обыскались, — так же сурово продолжил он.

Я хотел было сказать, где и по какому поводу я разгулялся, но посмотрел на его красный нос и плюнул.

— Кто искал-то? — вместо этого спросил я.

— Щас узнаешь, — отвечал он, нажимая на какую-то невидимую кнопку.

Буквально через минуту подошел сам Антон Палыч, удивительно похожий на товарища Молотова.

— Ну наконец-то, — запыхавшись, объявил он, — явился. Я его забираю, — это он уже вахтеру сказал.

И мы гуськом двинулись по коридорам этого элитного лечебного заведения. Через полкилометра и два лифта оказались перед охранником, охранявшим вход на самый элитный этаж этой клиники. Молотов тихо сказал ему что-то на ухо, тот согласно кивнул и пропустил нас далее. В дверь палаты с номером 2 мы вошли одновременно.

— Юрий Владимирович, — сразу с порога объявил товарищ Молотов, — привел я его.

— Вижу, — тут же отозвался со своей койки председатель госбезопасности, — ты свободен, Антон Палыч, а мы тут побеседуем с товарищем ээээ…

— Балашовым, — помог я ему.

— С товарищем Балашовым, — продолжил тот, — садись, Петя.

Фамилию забыл, а имя помнит — такое тоже бывает, подумал я. А потом начал беседу.

— Как здоровье, Юрий Владимирович?

— Спасибо, уже лучше, — отозвался тот. — Где же ты пропадал? Еще парочка твоих эээ… сеансов что ли… не помешала бы.

— Никаких вопросов, товарищ Андропов, сделаем, — бодро доложил я, — а где я пропадал эти дни, вы наверно лучше меня знаете…

— Знаю, Петя, знаю, — благосклонно склонил он голову, — ты не тяни время и приступай…

Я и приступил… состояние правой почки у меня вызвало некоторые опасения, а вот левая чувствовала себя очень неплохо. Я и отложил ее в сторону и занялся правой…

— Олл райт, Христофор Бонифатьевич, — сказал я ему через четверть часа, — ваше здоровье идет на поправку. Через неделю будете бегать, как молодой.

— Правда? — удивился он, сканируя меня строгим взглядом через роговые очки. — Проверим через неделю, ладно. Где ж ты раньше был такой красивый?

— Раньше я не участвовал в эксперименте по теме «Крот», Юрий Владимирович, — отвечал я, — поэтому никак не мог быть вам полезен. Ну я побежал?

— Беги, — согласился он, но тут же притормозил меня, — да, еще одно дело…

Я застыл с занесенной для ухода правой ногой, поставил ее на пол и развернулся назад.

— Про этот твой проект, как уж его… стенд-ап кажется…

Во дают граждане народные артисты, пронеслось у меня в голове, оперативно работают, ничего не скажешь, но вслух естественно сказал другое:

— Да-да, я внимательно слушаю, Юрий Владимирович — был такой разговор про стендап, но там все, так сказать, в процессе обсуждений… как это принято называть в договорной практике — стороны договорились продолжать договариваться.

— Так вот, — пропустил он мои рассуждения мимо ушей, — идея любопытная, но требует тщательной проработки, конечно. Я прикреплю к тебе одного моего человека, можешь обсуждать с ним все по этой теме.

— Отлично, — довольно искренне порадовался я, — с добрым словом и помощью органов можно сделать вдвое больше, чем одним добрым словом

— И первый концерт я бы хотел, чтобы вы устроили для наших сотрудников, — опять не заметил моих слов он.

— Вопросов нет, — вздохнул я, — раз надо, значит устроим. На день чекиста?

— Может даже и пораньше, — пообещал он и отпустил меня мановением руки.

А дальше у меня был в программе товарищ Чазов (там вообще все прекрасно сложилось — метастазы умерли, а сама опухоль сократилась в объемах минимум вдвое) и дочка начальника лаборатории. Тут, к сожалению, все было далеко не так радужно. Процессы в коре головного мозга, к сожалению, у нее не задержались и прошли далее… не сильно, но прошли.

Но девочка (звали ее Гаянэ, как балет Хачатуряна) смотрела на меня таким умоляющим взглядом, что я просто не мог отказаться работать.

— Через неделю еще раз повторим, — сказал я, весь взмокший после получасовых попыток что-то сделать. — Надеюсь, что все будет хорошо.

Это дело будет посложнее, чем онкология, сказал я сам себе, наверно не стоит за него браться в дальнейшем. А потом посмотрел на часы, распрощался с Антоном Палычем и отправился на Красную площадь слушать куранты на Спасской башне.