мысли, пожевал губами. — Сложность наших отношений с тобой зависит от того, что жизнь стала слишком быстро изменять людей. Я в твои годы был совсем не таким, как ты, а твои дети будут отличаться от тебя ещё больше. С одной стороны, это хорошо, а с другой — плохо…

В дверь постучались.

— Можно, — сказал Александр Александрович.

Вошёл Петя. Лёля с радостным восклицанием бросилась к нему.

Петя достал из кармана призму бинокля и сказал грубовато:

— Бери деталь. Мне её вовсе не надо.

— Ну вот! — засмеялся Александр Александрович. — А ты говорила — гостей не будет. Петя, садись сюда. Лёля, передай ему чашку.

За дверью что-то зашуршало, и её стали долго дёргать снаружи.

— Еще идут! — оживилась Лёля. — Пойду всё-таки, переоденусь.

Дверь поддалась. В комнату вошёл Димофей и, не дожидаясь приглашения, сел, вместе со своим ружьем, за стол, рядом с тортом.

— Ты зачем пришёл? — нахмурившись, спросил его старший брат.

— На день рождения.

— Ведь ты голосовал против.

— Велели подымать руку, вот я я подымал.

Ребята ещё долго беседовали в таком духе. Александр Александрович прислушивался, но ничего не мог понять. А когда появилась Лёля в новом платьице, Петя сказал ей:

— Ты не бойся. В общем, никто тебя не выгонит.

— Правда? — обрадовалась Лёля.

— Что же тебя давно не видно. Дима? — спросил Александр Александрович, которому наскучили эти непонятные разговоры. — Прежде целыми днями за мной бегал, а теперь пропал совсем.

— Я его не пускаю за вами бегать, — сказал Петя. — Чтобы не мешался.

— Он мои штаны прячет, — пояснил Димофей. — Без штанов-то не побежишь. Холодно.

— Действительно, — с некоторой растерянностью проговорил агроном.

Он чувствовал, что его присутствие стесняет гостей. И, хотя повеселевшая Лёля показала себя радушной, хлебосольной хозяйкой, настоящего веселья не получалось.

В одну из пауз Петя сказал, покосившись на агронома:

— Сегодня долгота дня семнадцать часов и шестнадцать минут.

— Какой длинный день, — заметила Лёля.

— А самая большая долгота бывает двадцать второго июня. — И Петя снова покосился на агронома.

— Долгота большая, — заметил Димофей, — а спать всё равно велят в девять часов.

«Может быть, мне уйти?» — подумал Александр Александрович. Но уходить ему не пришлось. Неожиданно появились новые гости — Клавдия Васильевна в своих неизменных ботиках и две девочки с цветами. Когда утих радостный визг и окончились поздравления, учительница вручила Лёле длинный и узкий пакет, перевязанный ленточкой. При этом перед Лёлей было поставлено условие: распаковать подарок только тогда, когда все разойдутся и она останется одна.

Впрочем, из этого условия ничего не вышло. Во время общего разговора любопытный Димофей вылез из-за стола, подошёл к столику, на котором лежали подарки, и, пользуясь тем, что на него не обращают внимания, развязал ленточку и развернул пакет.

— Гляди-ка, Петька, градусник! — сказал он.

Лёля оглянулась и ахнула. В руках Димофея был почвенный термометр.

— Зачем ей почвенный термометр, Клавдия Васильевна? — удивился Александр Александрович.

К счастью, разговор о термометре больше не поднимался. А минут через пять Петька поманил Димофея и сказал ему на ухо:

— Всё ясно, Клавдия Васильевна писала. Иди, зови ребят.

Вскоре пришли Фёдор, Толя и Коська.

Подробно рассказывать, как праздновался этот день рождения, пришлось бы очень долго. Во всяком случае, было весело, потоку что Коська на следующее утро ходил с фонарём на лбу, полученным во время игры в жмурки, а Димофей до того объелся тортом, что у него заболел живот. А ручку музыкального ящика крутили так часто, что он испортился, и Голубов забрал его, как он сказал, «для капитального ремонта».

9. СПЕКТАКЛЬ

Наступило лето. Занятия в школе кончились.

Всё выше и выше росли на полянке девятнадцать высоких и крепких стеблей невиданной пшеницы, и рядом с ними обыкновенный стебелёк Мильтурумки, за которым ухаживал Димофей, казался маленьким и чахлым.

— Девятнадцать чудес растёт, — говорила Дуся, забегавшая иногда полюбоваться на Чародейку.

Ребята ревниво ухаживали за своими стеблями. Ещё одна записка, появившаяся вскоре после празднования дня рождения Лёли, их не особенно взволновала. Все были уверены, что пишет умеющая хранить секреты учительница.

Но, когда кончились занятия, и Клавдия Васильевна уехала на целый месяц в Москву, к родным, — на полянке снова появилась записка.

История становилась всё более загадочной.

По предложению Коськи ребята густо осыпали зубным порошком листья кустарника, окружающего полянку, устроили в саду пост и стали следить: кто пойдёт выпачканный мелом. Но из этой затеи ничего не получилось. Только Димофей целую неделю ходил с головы до ног обсыпанный зубным порошком.

Кроме выращивания Чародейки, у ребят появились и другие заботы. За деревней как-то незаметно выросла большая земляная плотина, насыпанная эмтеэсовскими волокушами, и, стеснённая с обеих сторон. Мараморушка　текла теперь во узкой седловинке между двумя насыпями. Оставалось только обложить дёрном откосы — и можно засыпать седловинку. Ребята часто бегали на плотину, помогали резать и подносить дёрн. За эту работу хорошо начисляли трудодни. А по вечерам собирались в клубе и под руководством дяди Васи готовили пьесу «Снежок»[1]. Как и всё, за что принимался дядя Вася, пьеса готовилась серьёзно и тщательно. Роль мальчика-негритёнка была поручена Пете, а роль американского учителя — Толе. Лёля играла капризную девочку, и эта роль у неё хорошо получалась. Незадолго до представления дядя Вася съездил в город и взял напрокат из областного театра парики и даже два фрака.

Лето пришло тихое, прозрачное и такое безветренное, что по утрам, после прохода стада, над дорогой стойко держался сытный парной запах.

Тихо было и на полянке. Только пушистый шмель, пролетая по своим делам, ненадолго нарушал тишину, и долго было слышно, как, дёргаясь из стороны в сторону, он мечется над кустами, как перелетает Мараморушку, как где-то далеко-далеко кружит над придорожной ромашкой и, наконец, выключив свой моторчик, успокаивается в её белой чашечке.

К вечеру, не теряя прозрачности, незаметно синел воздух, небо приближалось к земле, и над Мараморушкой повисал слоистый туман, от которого почему-то пахло горелым, и был он такой вязкий, что, казалось, от него можно выпачкаться.

В тумане слышнее становилось, как разговаривает река: с камнями — беспокойной и сердитой скороговоркой, с осокой — дружеским, вкрадчивым топотом.　 На небе загорались крупные, яркие звёзды, и когда, запрокинув голову, смотришь в эту звёздную глубину, ясно чувствуешь, как кружится земля.

За два дня до спектакля погода резко переменилась. С востока подул ветер, и вечерние зори начали предвещать дождь. Днём над соседним районом стояли тучи и к земле тянулись косые серые ленты. Ребята радовались